В армию я призвался в 1939 году. Я жил не в Краснодаре, а в Краснодарском крае, Белоглинском районе, селе Новопавловка.
Я призвался и сразу же попал служить на Украину, был в Бердичеве, попал в кавалерию, был кавалеристом. А потом, когда пошли освобождать Северную Буковину и Западную Украину, мы попали за Кишинев, Черновцы освобождали и нас перевели потом в Станислав. В Станиславе сформировали 15 Сталинскую танковую дивизию. Я был в то время в разведке, в 115 разведбатальоне.
22 июня 1941 года нам объявили, что будут учения в Станиславе. Мы оттуда вышли первые, нам боевую тревогу сыграли. Мы вышли, там танки были, бронетранспортеры, мотоциклы. У нас в батальоне был взвод мотоциклетный, бронетранспортеров и взвод легких танков.
И приехали мы под Дрогобыч. Под Дрогобычем началась война 22 июня 1941 года в 4 часов утра. Нас начали бомбить, "мессера" обстреливали и артиллерия начала стрелять. И вот с тех пор я вступил в войну.
Отступали мы по Западной Украине, Львов сдавали три раза: сдадим - возьмем. А немец, в первые месяцы войны, он же делал как: высадит десант, пока мы там воюем, отбиваем под Перемышлем, наши войска сражались. Мы там воюем во Львове, а он уже старую границу пересек. Мы на старой границе отбиваем его, наша танковая дивизия, а он уже захватил Белую Церковь и под Киев пробирался.
Таким образом мы отступали почти всю Украину до села Василково Киевской области. У нас не хватило сил, от танковой дивизии остались остатки, некоторые товарищи в плен попали. У нас в разведке осталось очень мало людей, было 840 или 870, а осталось всего человек 150, не больше. В Пирятные-Яготин нас остатки разбитые танковой дивизии собрали в лесу, бомбежка была большая, погрузили в эшелон и отправили под Сталинград. А потом привезли нас в Прудбой, это под Сталинградом, километров в 45, и там сформировали 4 танковую бригаду. Нас перебирали, всех кто остался, приезжал представитель из Москвы из кадров. А нас осталось всего 35 человек кадровых из разведроты.
Из батальона сделали роту при 4 танковой бригаде. К нам прибыл командующий 4 танковой бригадой - полковник Катуков. Он принял ее там. Там мы стояли примерно сентябрь: месяц - полмесяца. Занимались учениями, разведка своими, танкисты - своими. В бригаде был мотострелковый батальон, дивизион артиллерии. Разведротой сначала командовал у нас капитан Антимонов, потом дали нам Павленко. А я был разведчиком рядовым. В роте было три взвода: бронемашин, мотоциклетный и танковый взвод.
Потом сформировали, занятия кончились и нас в конце сентября - начале октября, погрузили в эшелон и отправили - куда, мы не знали. Оказывается мы прибыли в Кубинку, в Москву приехали. Выгрузили нас и в лес. В лесу мы простояли три дня. После трех дней Катукова вызвал Сталин к себе и дал ему, очевидно, приказ. Мы не знали куда, солдаты разве знают, в том числе и я тоже не знал. Офицеры может быть и знали - командир батальона, роты, а мы то не знали.
Ну, нас привезли на станцию Мценск под Орел. А там высадилась группа Гудериана, у него было две танковые дивизии и одна мотодивизия. И наша бригада одна сдерживала и вела бой. Мы прибыли вечером 3 октября, Орел уже горел. Мы встретили там коменданта города Орла и его прислугу. Мы его спросили, а он говорит: "не знаю я, танки вроде". Потом мы узнали, что это ударная группа Гудериана. Ну, мы заняли оборону и нас послали в разведку, вот там мы и ходили в разведку. Там наша бригада от Орла до Мценска держала оборону, сдерживала врага, пока не подошел корпус генерал-лейтенанта Лелюшенко.
И вот там у нас, в нашей бригаде, впервые были применены "катюши". И там нам присвоили звание 1 гвардейской танковой бригады. Вот там много погибло. И первый в нашей бригаде получил звание Героя Советского Союза старший сержант Иван Любушкин, командир танка. Там же отличился и Дмитрий Лавриненко. Он подбил тридцать с лишним танков, а всего Лавриненко подбил 52 танка за свою жизнь. 52-й танк подбил под Москвой, под Волоколамском (я потом позже расскажу) за два часа до смерти. Между прочим, он мой земляк, с Кубани, станица Бесстрашная. Я летом в прошлом году, в 1986 году, ездил открывать школьный музей. Школе присвоили имя Лавриненко. Я был, Соловьев был там Сережа и еще из Владимира один - Ермилов Михаил.
Дмитрий Лавриненко в то время был старший лейтенант, он окончил школу, а я был в то время солдатом, он в 29 танковом полку, а я в разведбате. Еще когда служили в Станиславе, я его не знал так близко, а когда уже в боях были, в бригаде - я был и в разведке и в бою - общались близко. Он был такой смелый, душевный человек, его любили. Он со своим экипажем подбил 52 танка, ни один человек в Советской Армии так не сделал. Вот такой он был.
Сталин дал приказ: отличившихся танкистов 1 гвардейской танковой бригады наградить орденами и медалями. Отметил он и хорошую работу разведки, хорошую организацию бригады. Разведчиков наградили, в том числе и я в 1941 году получил первую награду - Красную Звезду. Катуков получил звание генерал-майора, орден Ленина. Очень много получили награды.
Потом приказ: пополнить нашу бригаду и отправить под Москву. Мы приехали своим ходом из-под Тулы в Москву, а с Москвы уже сами добирались на Волоколамское шоссе - там уже немец был. Чисмены - такой поселок. Ну а потом бои были в Скирманове, потом Крюково, разъезд Дубосеково - это тоже мы там были. Я ведь видел этого товарища, лейтенанта, который оставался - Клочкова, который сказал, что велика Россия, а отступать некуда.
Наша бригада в то время поддерживала танками пехотную дивизию Панфилова и корпус Доватора. Доватор действовал, если ехать на Волоколамск - с левой стороны, Гряды там деревня есть, вот туда - за Гряды, а с правой стороны - Панфилов, под железной дорогой. Так вот наша бригада: один батальон, как раз Лавриненко своим взводом поддерживал пехоту Панфилова, а Доватора - Бурда. Мишка был связным у Панфилова, а я был у Доватора, связь от бригады вели. Офицеров не хватало, посылали нас - лучших разведчиков, рядовых. Так что, Доватора я видел, вот как Вас вижу. Такой низенький, в кавалерийской форме, воротник, шапка такая. Он говорил: "вот мои хлопцы воюют - так воюют". Лошади по лесам везде ходили.
Потом наступать начали. Наступали на Истру. Она же деревянная еще была, домик к домику. Там один собор был кирпичный. И он только остался в развалинах, а то вся Истра была сожжена немцами при отступлении. Санаторий "Мцыри" есть там недалеко, там был детский санаторий. Вот у меня и сейчас сохранилось маленькое пуховое одеяло оттуда. Это одеяло у меня с 1941 года. Это единственная память и что еще у меня осталось с 1939 года и всю воину прошло - это портмоне. И сейчас я его берегу, никуда не отдаю. А то все вещи, которые были у меня с войны, с начала войны, я пораздавал пионерам в музеи: то планшетку, то ремень, то письмо, то еще. Дошло до того, что фотокарточки нет у меня фронтовой настоящей, а все дубликаты. Много Соболев забрал у меня их, когда писал книгу.
А после Москвы нам подбросили 24 танковую бригаду и сформировали 1 танковый корпус, потом 3 механизированный корпус. На базе 3-го механизированного корпуса в 1943 году сформировали 1 танковую армию. Мы в Калинине, деревня Жолтиково, стояли - наша бригада стояла, и в самом Калинине штаб стоял. Потом мы переехали, были на Калининском фронте под Белым, потом - Ржев - вот там воевали. Демяновский мешок - там воевали.
И зимой в 1943 году, примерно в феврале месяце, нашу 1 танковую армию на станции Осташкове погрузили в эшелоны. Ваш отец прибыл к нам, кстати, в 1943 году, в феврале, в мотопехоту в наш батальон. В лесу мы стояли под Жолтиковым, там он прибыл, еще Веряев, много пополнения прибыло. Они еще молодые были, не обстрелянные. Они еще в боях не были. Между прочим, я был рядовой, а уже командовал отделением. А потом меня назначили помкомвзвода. Я рядовым был и был помощником командира взвода. На Курской Дуге мне присвоили звание гвардии младшего лейтенанта, перед боем стал командовать взводом разведки, а потом ротой.
Погрузили в Осташкове и нас "зеленой улицей" отправили под Курск. Под Сталинградом тогда окружение было большое, немцы отошли до Украины, за Харьков. Он обратно нажал, забрал Харьков, взял Белгород. Еще Курск остался и Курская дуга образовалась. И вот нас туда отправили. И мы прибыли туда в конце февраля - начале марта. И стояли там до июля месяца. 5 июля начались бои - Курская битва. Вот тут то и отец Ваш воевал. Курская битва была - я не могу передать какие бои. Там было так: до этого мы готовили траншеи, оборонительные рубежи - знали, что немец будет наступать. Мы стояли под Обоянью - деревня Владимировка, а Прохоровка левее нас была. Под Прохоровкой были самые сильные танковые бои. В 1943 году, когда немцы пошли в наступление, они дошли до самой Прохоровки. Дальше их танкисты не пустили: наша 1 танковая армия Катукова и еще была 5 танковая армия Ротмистрова.
После, когда бои кончились под Курской дугой, переждали и в 20-х числах августа перешли в наступление, погнали немцев. Освободили Богодухов и много украинских сел.
Под Сумами нас отвели на переформирование, постояли там не очень долго, примерно месяц. Немножко там пополнили танки, потому что отступали и наступали - потери большие были. Нас пополнили и тут создали разведгруппу. Я пошел начальником разведгруппы. В этой операции, когда Богодухов брали, потом в сторону Киева, тут еще со мной в разведгруппе было очень мало людей, человек 12, а остальные - те были из бригады. Я, танковая разведка, впереди их шел. Потом мне дали еще 3 танка. В нашей роте не было танков, а придали 3 танка из 1 батальона. И мы пошли, заняли Богодухов, там стояли 3 дня, ходили в пешую разведку. После формирования, перешли за Киев и пошли в наступление. Примерно было в январе месяце или в феврале, знаю, снег еще был. У меня группа была: бронетранспортер (что на фотографии) - у нас их 3 было, вообще в роте было 6 бронетранспортеров, но я их брал для связи. Так вот в этих боях и отец твой участвовал - был тогда со мной лично, я их брал.
Ну а какую функцию бронетранспортеры выполняли? У них крупнокалиберный пулемет был и два пулемета такие были. Кроме этого, еще наш "дегтярев" устанавливали - третий. То есть, сила у него большая была и предназначался он против пехоты. Крупнокалиберный пулемет, конечно, против танка ничего не мог сделать - если по уязвимым местам только: гусеницу сбить и так далее, а то больше по пехоте.
Когда пошли на Жмеринку, в наступление, мы там захватили 38 автомобилей и электростанцию захватили - вот в книжке об этом пишется. "На острие главного удара" - автор М.Катуков.
Вот это книга Катукова "На острие главного удара", так там этот эпизод описан. В этом эпизоде участвовал со мной вместе и Ваш отец - Александр Николаевич. Я был командиром - окончил курсы и стал командиром взвода, а в 1944 году я уже командиром роты был, а они, как лучшие разведчики, все время со мной действовали. Я же сам, командир, один не могу действовать, сам я бой не могу такой вести. Я только указания даю и участвую там же с ними вместе. Но все же защита, опора есть наши люди. Один ничего не сделаешь. Вот такое дело. В книге там хорошо описано как мы сражались и так далее, как румыны убегали, как они не пускали немцев, обстреливали их. Они думали, немцы идут, что бы обратно забрать. Мол, Гитлер отдал нам, а вы отбираете у нас - не пойдет. Ну, а мы в это время. Наш бронетранспортер подбили и механика водителя Голубцова - его убило, мы его схоронили там. Бронетранспортер был не боеспособен, но немцы уже нажимали, пошли в контрнаступление и должны нас в плен взять. Так мы его (бронетронспортер) утопили в Южном Буге, я его спустил в Южный Буг, прямо ушел туда.
Там где моя фамилия (в книге), там и отец Ваш участвовал. Все фамилии не будут указывать, кто там был: три танка Т-З4, четыре САУ, бронетранспортер, три мотоцикла. В каждом мотоцикле по 3 человека. Все же фамилии не укажешь, указали, что группу возглавлял я, но в этой группе участвовал и Ваш отец, за что он и получил орден Отечественной Войны 2 степени в этих боях. Ну, а потом пошли в наступление. После тут мало давали нам передышки. В Польше пошли мы на Лодзь, Познань. В Познани окружили и пошли дальше. Дошли до границы с Германией, до Одера. Там нам был приказ от командующего фронтом: помочь 3 Белорусскому и Прибалтийскому фронтам. Они отрезали Кенигсберг, там окружение было, а наша армия пошла на Гданск и к Балтийскому морю. Мы пошли и отрезали немецкую группировку и нас вернули опять к Одеру. И мы отсюда пошли под Зееловские высоты.
И когда началось наступление на Берлин, Зееловские высоты преодолели, где 52 или 46 прожекторов применены были, в районе Кюстина. И вот наша армия входила как раз в этот прорыв. 19 апреля мы были уже на окраине Берлина. И вот здесь когда пришли, отца твоего ранило у самого Берлина. Там Володьку Жукова убило, которому посмертно потом присвоили звание Героя Советского Союза - командира 1 танкового батальона, его там убило, под Берлином, на аэродроме. Засада была немецкая и его убило. И отца там ранило, он ушел как раз в госпиталь.
Он очень был, ну как Вам сказать, азартный такой был, молодежь, не считал же он, что это война. И я в то время так же был. Ну, я зато постарше его, он помладше - с 1924 года, а я с 1918, все же был более обстрелянный. Но все равно, вместе же ведь идешь, думать про смерть там некогда было и о жизни тоже некогда. А о чем? Думали о той минуте, которую живешь. Дожил день - значит хорошо, переспал ночью - тоже хорошо. Опять день прошел - опять хорошо. Если не бомбили сегодня - еще лучше. А бомбили, там, обстреливали - значит, всякое бывало. Вот так и жили, с каждым часом, с каждою минутой.
Уже когда до Германии дошли, границу стали переходить, нам дали такие надписи, указатели: "Вот она, чертова Германия". Это были первые столбы, дорожные указатели. Это наши разведчики ставили, брали с собой такие указатели специальные, на палках привязывали, вбивали в землю и указывали "Вот она, проклятая Германия". И вот там почувствовали День Победы.
Ну вот я тебе что скажу про отца: два момента, те, которые даже в книге (Катукова) отмечены - он в это время был со мной. Они действовали очень смело. Посылал я их - впереди они шли. Мы отрывались ночью. Вот когда шли на реку Пилицу, мы отрывались от своих частей на 40 - 50 километров. Я связь держал по рации, головной походной заставой. А они в пешем строю. Где надо, к деревне подъезжаем, в ночной время особенно, подъезжаем поближе на бронетранспортере. Я то ехал на танке впереди, а когда надо - высылал разведку. Танки выставляли заставу, высылаем разведчиков в пешем строю или на машине, на бронетранспортере или на мотоцикле к деревне. А мы их поддерживаем в случае чего.
И вот они действовали. Вот когда подъехали к лесам, недалеко от переправы уже было, километра 4 - 5, там деревушка была. Веряев, он, потом Анисимов, Александр Николаевич был с ними. Веряев возглавлял эту группу. Так они там заскочили, а немцы спали. Там заправка их была - цистерны большие, охрана спала. Были там и немецкие тылы, я не разобрался с ними. Мы их там человек 12 отправили в тыл. Я отправил под охраной - у нас еще один бронетранспортер был, тем бронетранспортером повезли. А всех остальных их в расход пустили, некогда с ними было возиться. Вот так было.
И здесь, когда мы переправу брали на Южном Буге. Тут он был уже в группе не Веряева, а Оноприенко. Оноприенко тоже был со мной командиром отделения. Ну, что я могу сказать? Ребята были, передать не могу. Что требовалось, то они и делали - все делали. Они не щадили ни жизни, ничего. Короче, я представляю их и себя. Бой идет или операция боевая - задача у меня лично - как сохранить людей, как обхитрить врага, как лучше сделать. А их задача: поймать и остаться живым. Поймать живого языка, или, если он не нужен, уничтожить, захватить. Такая поставлена задача.
Нам переправа была нужна - мы ее захватили. Электростанцию спасли? - спасли. Мы задачу выполнили. А уже как выполняли, тут уже у каждого своя смекалка была. Вот в чем суть дела. В том, что он не трус был, он с душой выполнял. А что раненый там, живой остался - так это счастье наше, то что мы все остались живы. Вот в чем дело. Сказать, что если были плохие ребята - я им прямо в глаза говорил. Они некоторые даже живые, знают адреса, а на встречи не ездят. В первый раз приехали, так я им в глаза сказал. Они сами знают об этом, что все хреново воевали, между нами говоря. Даже один в Краснодаре жил, так он умер. Так он меня встретил, я ему говорю: "А ты помнишь, как ты воевал. Еще "мессершмидт" за горой, а ты уже 200 километров бежишь пешком". Он говорит: "помню, ты не рассказывай никому что это было". Об отце твоем я не могу этого сказать. Он ничем не отличался, даже от меня. Даже может и смелее меня был - я не могу сказать что он был плохой и никогда не скажу. Вот тех ребят я перечислил, которые хорошо воевали. Ведь отбираешь самых смелых, тех, которые идут в разведку с желанием, добровольцы. Добровольцев берешь, уже надежно знаешь, что они не подведут. В том числе вот такой же и отец Ваш был.
С 1943 года мы нигде в стационарной обороне не стояли, а больше шли в наступление. При стационарной обороне не приходилось нам ходит в пешую разведку. Единственный раз был случай, когда мы ходили в разведку за живым языком. Это было в 1944 году. Временами мы останавливались, не наступали и мы ходили в разведку. Так это была уже Правобережная Украина, под самой нашей границей. А так чтобы в пешем строю - нет. Ездили на бронетранспортерах и на танках. Сандормирский плацдарм - там тоже Ваш отец участвовал, там тоже была группа: Веряев, Костерев, Оноприенко и ряд других товарищей - 9 человек. То же самое, ходили в разведку. То же переправы искали через реку Висла. Форсировали Вислу - Сандормирский плацдарм называется. Где погиб Герой Советского Союза Подгорбунский. Такой же командир разведроты, как и я. Ему Героя дали раньше, он получил за форсирование реки Прут.
Все это надо помнить, это надо книгу написать. Ну а разве я могу все запомнить. Вот иной раз сидишь на даче, как задумаешься и забудешь что ты на даче сидишь. А можно написать. Я, наверно, начну писать с этого года, начну писать воспоминания. Просто для себя, для детей - это я сделаю.
В 1941 году, когда Катукову присвоили звание генерала-майора, мы были под Скирмановом. Так мы же спали в одной хатенке, под одним столом. И Катуков между нами, он тоже спал с нами, в солдатской шинели.
И я ему звездочку рисовал генеральскую. Потом в Москву приехали, в Серебряный Бор, он там недалеко где-то жил, там сейчас доска памятная висит. Он говорил: "Одел солдатскую шинель, идет по Москве. Подошел к очереди, солдаты его не приветствуют. А когда, говорит, в Кремль пришел, одел генеральскую форму, а потом вышел оттуда, а меня и генералы и все приветствовали". Сам рассказывал нам, собрал в круг и рассказывал. Он был такой молодец, компанейский такой был. Он от солдат ничего не скрывал. Были случаи, он приезжает в разведроту. Командиру роты - ''построить роту"! Построил - "вольно, садись кругом меня". Сам в середке сядет - "давайте закурить". Курить у солдат нету. "Почему нет, старшину давай". Старшину вызывают - "почему у солдат курить нет". "Товарищ генерал, не дает начальник снабжения", начпрод тогда называли. "А ну ка давай его сюда", начпрода бригады - Богданов был. Приходит: "товарищ генерал, по Вашему приказанию майор Богданов прибыл". "Вот сейчас же, через 10 минут чтобы было 2 мешка махорки". Через минут 15 два мешка махорки несут. Тут же солдатня в карманы понапихает. Он говорит: "ну, давай теперь и мне закурить". Закрутку сделает "козью ножку" и сидит курит. А сам рассказывает, как его вызывали в Москву, как он был у Сталина, что Сталин говорил, да какая задача бригады, задача нашей разведки - все это он говорил. Вот такой это был командир. Вот за это его и любили. И недаром вышел он из полковников до маршала бронетанковых войск. Любили его все солдаты и офицеры. А он командовал уже армией, а бригаду за собой таскал, вот какой был командир.
Командиры всех рангов были хорошими. После Катукова был Горелов - тоже полковник, ему Героя Советского Союза дали, тоже был душа человек. Темник после него был, которого в Берлине убило 2б апреля. Уже взяли Берлин, войне конец, а его убило, когда меня контузило, с фаустпатрона. Судьба - ничего не поделаешь. Ранить запросто могли, выскочишь - а они огонь ведут. Вот и ранило сразу. Когда форсировала реку Пилицу, меня тоже тогда ранило. Из фаустпатрона по танку ударило. На Южном Буге меня ранили. На бронетранспортере убило водителя, а я рядом был, меня выбросило снарядом. Они ведь тоже не молчат, не только мы стреляли. Вот и ранило.
У разведчиков закон был такой: где ранило или убило человека - не бросать. Живого или мертвого - но тащить с собой. Если в пехоте убило, а они продолжают, то разведчики не бросали. Врагу ничего не сдавать. Это закон у нас хороший такой. Это было с 41 года, от начала войны и до конца. Пусть он будет тяжело ранен, он не может идти сам, бросать мы не имели права, при любой обстановке. Самый смелый народ - разведчики. Они за каждою пядь земли дрались, за каждый куст. У разведчиков привычка еще дурацкая была. Мало кто соглашался идти в госпиталь, и в полевой или в армейский и в тылы. Уже те попадали в глубокие тылы, кто ходить не мог, или руку, ногу оторвало только. Большинство ходило в медсанбат, в бригаде тут же. Пехота - та другое дело. Там у него царапина чуть, чуть - все, пошел подальше в тылы, что бы выжить. А разведка это не любила.