Изд. 2-е, доп. М., «Московский рабочий», 1975, 352 с.
Моим однополчанам, воинам 1-й гвардейской Чортковской, дважды ордена Ленина, Краснознаменной, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого танковой бригады посвящаю.
Автор
Путь к Казатину
Неравные бои
Мозырь — Яготин
Выход из боя
В то время как тылы дивизии на колесных машинах начали движение к Мозырю, два танковых полка, гаубичный артиллерийский полк и разведбатальон от правились к пункту погрузки в железнодорожные эшелоны на станцию Деражня, расположенную между Проскуровом и Жмеринкой. Туда тоже путь не близкий — около двухсот километров.
Танки и бронемашины шли в жару по проселочным дорогам по маршруту Лянцкорунь — Смотрич — Дунаевцы — Ярмолинцы — Деражня. Некоторые машины по дороге выходили из строя. Этому не очень удивлялись: танки в большинстве своем были старые, они до этого прошли многие сотни километров на учениях, на длительных маршах по Западной Украине и Бессарабии. И все-таки жалко было бросать машину: хотя ходовая часть и мотор износились, в ней оставались еще пушка, снаряды, броня, пулеметы. Поэтому танк старались буксировать — в бою пригодится.
Первым двинулся 29-й танковый полк, в авангарде которого шел 1-й батальон капитана Петра Бабковского, опытного танкиста, отличного знатока техники.
К Деражне наши танки подошли 8 июля. В безоблачном небе то слева, то справа появлялись «мессершмитты» и «хейнкели». Они бомбили Проскуров и Жмеринку и особенно назойливо кружились над узловой станцией Гречаны, откуда подавали под погрузку паровозы и платформы. Нашим танкистам повезло: в тот же день подошел состав, в который погрузились танки Бабковского и часть машин 2-го батальона. Эшелон повел комиссар полка старший политрук
Яков Яковлевич Комлов, молодой энергичный политработник. Командир полка со своим штабом решил ехать во втором эшелоне. О тех днях Комлов вспоминает так:
— В то время вся дорога была забита эшелонами, Железнодорожники под непрекращающимися бомбежками не успевали ремонтировать разрушенные пути, заправлять паровозы водой и топливом. Продвигались медленно, с трудом. Вот мы узнали о том, что на станции Комаровцы, где паровоз должен пополняться водой, образовалась очередь. Эшелоны стоят. Как быть? Как раз днем прошел грозовой ливень. Когда эшелон остановился у разлившейся речки, я предложил Бабковскому воспользоваться случаем и натаскать воды. Быстро организовали цепочку от речки к паровозу, танкисты передавали ведра с водой к паровозу и довольно быстро «напоили» его. Это ускорило наше движение: в Комаровцах мы проследовали мимо эшелонов.
Однако на подходе к Жмеринке случилась непредвиденная остановка: железнодорожные пути были разрушены. Танкисты вместе с воинами других эшелонов вышли помогать ремонтникам. Немецкие самолеты все время кружились над нами, сбрасывая бомбы, обстреливая работающих из пулеметов. Я подал команду: «Огонь по стервятникам!» Танкисты и зенитчики сбили два самолета. Это воодушевило людей. В полдень наш эшелон прошел через Жмеринку, но за станцией путь снова оказался разрушенным. И опять — помощь железнодорожникам и борьба с воздушными пиратами. Только 10 июля, благополучно миновав Винницу, мы прибыли на станцию Казатин.
Занималось раннее утро. Поднимающееся багровое солнце осветило эшелоны, стоящие на путях, груды старых шпал и погнутых рельсов, на перроне и в скверике вокзала множество беженцев с детьми, чемоданами, баулами, узлами. Железнодорожники метались между составами, натужно и сердито гудели маневровые паровозы.
Как только эшелон танкистов подошел к вокзалу, в репродукторе раздался требовательный голос:
— Командир Бабковский и комиссар Комлов, зайдите к военному коменданту!
Они побежали в комендатуру, и к удивлению своему, встретили там секретаря партийной комиссии политотдела дивизии батальонного комиссара Иванина. Тот тепло приветствовал их, сказал:
— Ну вот и гора с плеч! Хорошо, что прибыли. Мы уж думали, что вас разбомбили.
— Откуда вы-то здесь появились? — заинтересовался комбат.
— Выходит, своим ходом скорее получилось, чем по железной дороге, — ответил Иванин. — После вас с Деражни успел отправиться еще только один эшелон. В нем, кстати сказать, штаб вашего полка. Мы ни знаем, где они сейчас. Когда вы отбыли, враг занял Проскуров, перерезал железную дорогу, и мы не получили больше ни одного состава. Началась страшная бомбежка. Сначала мы отошли от железной дороги, потом получили приказ идти сюда своим ходом через Винницу. Правда, сделали попытку погрузиться в Жмеринке, но опять безуспешно: железная дорога была парализована.
— Это-то мы почувствовали на своем горбу, — вставил Комлов, — от Деражни сюда мы добирались почти трое суток. Кошмар, а не поездка. Куда ж нам теперь?
— Дивизия сосредоточилась у Комсомольского, в Мозырь не добраться, — ответил Иванин. — Разгружайтесь на товарной станции Казатин, туда и двигайтесь, там недалеко и все наши.
Бабковский и Комлов вышли из комендатуры, что бы бежать к своему эшелону, но их остановил знакомый пронзительный вой. Восемнадцать тупорылых, короткокрылых «юнкерсов» заходили в пике как раз на здание вокзала.
— Начинается день, — выругался Бабковский и юркнул в узкую дверь рядом с помещением буфета.
Комлов — за ним. Они легли на пол за пустые бочки, занимавшие почти весь узкий коридор, ведущий к буфету.
— Тут мы как у Христа за пазухой, — пошутил комиссар.
А оглушительный, выматывающий душу вой сирен все нарастал и нарастал. Затем один за другим, сотрясая воздух, ухнули взрывы. И уже который раз за эти дни Комлова, лежащего на холодном цементном полу, охватило острое, как боль, беспокойство за батальон из-за неясности обстановки, беспомощности перед массовым налетом фашистской авиации.
— Кажется, мимо, — проговорил Бабковский. И тут снова завыли сирены, и снова потрясли землю взрывы, загремело железо, со звоном посыпались стекла, и кто-то пронзительно закричал.
При следующем взрыве их приподняло с пола, перевернуло, коридорчик вдруг осветило солнцем, по спинам что-то больно простучало, и сквозь пыль от рухнувшей стены они увидели, как пустые пивные бочки, подскакивая, покатились по перрону.
Бабковский сел, потер ушибленные места и сказал:
— Теперь наше укрытие рассекречено, давай к своим.
Они побежали. Их эшелон стоял на пути. Самолеты поднимались ввысь.
После недолгих сборов медленно тронулись в путь. Состав шел неуверенно, платформы покачивались, иногда подпрыгивали на поврежденной дороге. Не успели отъехать несколько километров, как показались бомбардировщики. Снизившись над эшелоном, они открыли огонь. Наши зенитные пулеметы сбили один из «юнкерсов». Танкисты на радостях открывали люки, чтоб посмотреть на его падение. Самолеты поднялись выше, но еще долго сопровождали состав, как будто высматривая того смельчака, который прошил «юнкере».
Наконец эшелон продвинулся до станции Казатин-2. Специальной платформы для разгрузки танков здесь не оказалось. Командиры не знали, как поступать. Строить настил из шпал слишком долго — вот-вот снова могут нагрянуть пикировщики. Бабковский махнул рукой:
— А, черт! Опять неудача. Придется прыгать.
И он подал команду.
Моторы взревели. Танки прыгали на песчаную насыпь и уходили в придорожные лесопосадки. Едва успели разгрузиться, как началась новая бомбежка, но батальон успел рассредоточиться и потерь не понес.
В полдень колонна дошла до Комсомольского. Комлов доложил комдиву В.И. Полозкову о прибытии и узнал от него о том, что 3-й и 4-й танковые батальоны, часть 2-го батальона и разведывательная рота 29-го танкового полка дошли сюда своим ходом, а штаба полка во главе с командиром и семи танков нет и неизвестно, где они находятся.
— Раз так получилось, — сказал комдив комиссару полка, — принимай командование полком.
И Комлову пришлось в этой напряженнейшей обстановке быть комиссаром и командиром полка. Он надеялся, что второй эшелон, успевший погрузиться в Деражне, тот самый, где был штаб, не сегодня-завтра доберется до Казатина. Ожидания не оправдались. Он так и не пришел. После июльских боев выяснилась его судьба. С большим трудом этот эшелон добрался до Жмеринки, где танкисты узнали, что Винница уже занята вражескими войсками и путь на Казатин отрезан. Военный комендант Жмеринки отправил состав на юг. Две недели он продвигался через Котовск — Первомайск — Шполу к Умани, откуда штаб с несколькими танками своим ходом к концу июля дошел до Погребища и соединился с дивизией.
Если не считать этот эшелон да мотострелковый полк, все боевые подразделения 15-й танковой дивизии прибыли к Казатину с самыми небольшими потерями.
Итак, вместо того чтобы двигаться в Белоруссию, дивизия вступила в бой с врагом под Бердичевом.
Как раз в те дни, когда танковые полки нашей дивизии подходили к железнодорожным станциям, где должны были погрузиться и следовать в Мозырь, фашистские танковые колонны прорвались на стыке 5-й и 6-й армий Юго-Западного фронта, заняв Бердичев, а затем и Житомир. Ставка передала 16-й механизированный корпус, находившийся на марше, Юго-Западному фронту. Командование фронта намеревалось использовать его для контрудара по прорвавшимся войскам врага. Но и этот план не осуществился, так как под Бердичевом обстановка осложнилась. Здесь превосходящие силы противника сдерживала лишь сильно ослабленная героическая группа генерала С.Я. Огурцова с приданными частями. Она состояла из остатков 15-го и 4-го механизированных корпусов, которые после кровопролитных боев к этому времени вышли на переформирование.
Маршал Советского Союза И.X. Баграмян так пишет о сложившейся тогда обстановке в районе Бердичева и Казатина: «Надежды, что он (командующий 6-й армией. — А.Р.) сможет использовать для наступления на Романовку 16-й мехкорпус, не сбылись. Соединения этого корпуса постепенно втянулись в ожесточеннейшие бои с бердичевской группировкой врага, и перебросить их в район нанесения контрудара так и не удалось. А нараставший натиск фашистских войск под Бердичевом сильно тревожил нас: они могли прорваться отсюда в тыл нашим 6-и и 12-й армиям. По-этому командующий фронтом требовал от группы генерала Огурцова все новых и новых ударов по врагу. Группа С.Я. Огурцова и части 16-го мехкорпуса выполнили задачу. Наши войска сумели здесь на целую неделю задержать главные силы двух моторизованных корпусов из танковой группы генерала Клейста».
Вот какое горячее боевое дело неожиданно выпало на долю нашей дивизии. Ей вместе с другими частями поручили закрыть слабое место в нашей обороне, приостановить продвижение гитлеровских полчищ, устремившихся к Киеву.
НЕРАВНЫЕ БОИ
12 июля дивизия сосредоточилась севернее Казатина, оседлав железную и шоссейную дороги с задачей приостановить продвижение противника из Бердичева, занятого врагом. На этом рубеже держали оборону пехотные части генерала Огурцова и другие войска. Приход наших танков воодушевил пехотинцев, несших большие потери.
Гитлеровцы рвались к Казатину, важному узлу дорог. На пути к нему они заняли Семеновку и Иваньковцы. Южнее по высотам и придорожным населенным пунктам заняли оборону наши танкисты вместе с пехотинцами.
Весь следующий день — 13 июля — фашисты вели артиллерийский обстрел и бомбежку. Десять раз налетали на наши позиции самолеты, бомбили и, спускаясь почти до самой земли, поливали обороняющихся из пулеметов. В промежутках между налетами, а потом всю ночь танкисты рыли глубокие щели, осматривали машины, латали поврежденные узлы.
Артиллеристы 15-го гаубичного полка выдвинули пушки вперед, в ржаное поле, замаскировав их срубленными деревьями. Рожь в то лето вымахала высокая, в рост человека, и в ней легко прятались стрелки, пулеметчики, батареи «сорокапяток» и даже зенитчики. Когда по созревающей ниве шел танк, виднелась одна лишь башня.
Рано утром в разведку на Бердичев вышла группа танков с пехотинцами.
Впереди продвигались машины Архипова и Коровянского. По размытому дождями проселку они поднялись на высотку и осмотрелись. От Бердичева к деревне шли немецкие танки. Черные громадины с крестами на бортах, не торопясь, покачивая хоботами орудии, сверкая на солнце отполированными траками гусениц, медленно ползли к нашим позициям. За ними виднелись вдали цепи автоматчиков.
Наши танки осторожно спустились с горки и, подойдя к окраине деревни, открыли огонь по немецкой колонне. Автоматчики тотчас залегли, а вражеские машины, остановившись, начали ответную стрельбу.
Танк Коровянского, выдвинувшийся вперед, прекратил огонь. Механик-водитель машины Архипова Сергей Соловьев увидел бегущего оттуда башенного стрелка. Постучав по башне, тот прокричал:
— У нас кончились снаряды! Дайте хоть бы несколько штук!
— Сами считаем на штуки! — прокричал ему в ответ Архипов. — Бери две болванки и улепетывай!
Схватив под мышки два снаряда, стрелок побежал к своей машине. Соловьев с замиранием сердца наблюдал в смотровую щель, как он бежал и падал, как от взорвавшихся немецких снарядов взлетели ввысь черные фонтаны земли. Вдруг танк Коровянского вздрогнул и загорелся. Огонь от него перекинулся на сарай, возле которого стоял танк. Едва успел Сергей увидеть выпрыгнувших из горящей машины Коровянского и его водителя, как его собственный танк сильно тряхнуло и сзади обожгло Соловьева вспыхнувшее пламя. Открыв люк, он вывалился на землю. Дым и огонь жадно лизали борта машины.
— Взрыва не будет, — сказал Архипов, падая рядом с Сергеем, — все снаряды я выпустил по назначению.
— Ну, давай тушить! — крикнул Соловьев и бросился к танку.
Подбежал экипаж Коровянского, а следом — женщина из деревни. Она плакала, вытирая запачканной в саже рукой слезы, и все повторяла:
— Бегите, бегите! В нашем огороде немцы. Бегите, они убьют вас, родненькие!
Совсем рядом послышались непонятные крики на чужом языке. Под свист пуль и уханье снарядов танкисты побежали за ту высоту, откуда приехали. И чем ближе они подбирались к своим, тем горше и обиднее становилось у Сергея на душе. Сколько лет готовил себя к этому дню, и надо же так случиться: сгорела машина, ранены друзья, и он, безоружный и беспомощный, петляет по ржи. Хотелось провалиться сквозь землю от такого позора.
Соловьев припал к примятым колосьям большим, сильным телом и явственно представил себе родное село на Десне, ночное, старого солдата дядю Ваню, который хотел видеть его непременно моряком, призыв в армию. Из шестнадцати парней только его одного в день призыва не взяли. Все веселились, а он прятался от людей и переживал. Злые языки болтали: «Сергей-то только снаружи здоровый, внутри у него вредная болезнь». Но через несколько дней, когда все допризывники уехали, вызвали и его и определили в танковую часть. Он ходил по селу гордый. Над ним шутили: «Осторонитесь, танк идет!» Провожали всем селом, запрягли лучшего коня. В части тракторист увлекся техникой, стал хорошим водителем танка. Что ж теперь? Что он напишет родным, односельчанам? Осрамился в первом же бою!..
В полдень наши части начали контратаку в направлении на Семеновку. В помощь пехотинцам Комлов послал танковую роту лейтенанта Кухтина. Танки, обогнав стрелковые цепи, ворвались в деревню и, несмотря на ураганный огонь противника, гусеницами и огнем стали подавлять пулеметные точки, противотанковые орудия, минометы. В деревне поднялся переполох. Немцы пустили в ход свои танки. Артиллерийским огнем они отсекли от наших танков пехоту.
В разгар атаки подбитый танк Кухтина загорелся. Экипажу не удалось выбраться из машины. Объятые жарким пламенем, Кухтин и его друзья продолжали стрелять по врагу до последней своей минуты.
А со стороны Бердичева подходили все новые и новые колонны гитлеровцев. Не считаясь с потерями, они продвигались вперед. Комлов послал в контратаку еще одну танковую роту. Повел ее лейтенант Живцов. Его машины обеспечили нашей пехоте возвращение на исходные позиции. Наши танкисты дрались отчаянно. Бой продолжался до самого вечера. В Семеновке и вокруг нее возникли десятки пожаров. Горели дома, автомашины, танки.
Наши тоже несли тяжелые потери, но продолжали обороняться. Взвод младшего лейтенанта Василия Сумцова поджег три немецких танка, раздавил два противотанковых орудия, миномет, семь автомашин, расстрелял до сотни гитлеровцев. Его машина Т-28, смело ворвавшаяся во вражеские ряды, загорелась. Снарядом снесло башню. Мотор продолжал работать, и танк двигался. Водитель Василий Замков раздавил гусеницами миномет, но, чувствуя, как обжигает спину огонь, выскочил из люка, упал на землю и пополз в сторону. Два гитлеровца с автоматами бросились ему наперерез. К счастью, их торопливые очереди миновали Василия, и он, притаившись, выстрелил из нагана. Один из фашистов упал, другой бросился бежать. Вскоре к Замкову приблизились еще три немца. Угадывая его в сумерках, они закричали:
— Рус, хенде хох!
— Рус, сдавайс!
Василий затих, сдерживая дыхание, терпеливо ждал. Вот они подошли настолько, что он видел их блестевшие каски, слышал перешептывание. Выбрав удобный момент, резко вскочил и метнул гранату.
Вскрики и стоны гитлеровцев убедили его, что бросок был удачным.
Замков, пригибаясь, пробежал до кустов и скрылся в них. Через некоторое время он вышел к своим. Работники штаба, усадив его на пенек, забросали вопросами: где танки, сколько сгорело, есть ли у танков наши стрелки, куда направляются немецкие колонны.
Василий, которому все еще не верилось, что он выскочил из самого пекла, долго молчал. Вид его вызывал жалость и сочувствие: комбинезон порван, руки в кровоподтеках, на лице кровавые царапины.
— Наши-то сгорели, — наконец тихо сообщил он. — Сколько полз, сколько бежал, а все кажется мне — паленым пахнет.
Тяжелой грязной ручищей он смахнул слезы и, застыдившись минутной слабости, продолжал рассказывать:
— А прет их неведомо сколько! Одну колонну разгоним, другая появляется. Уйму ихней пехтуры подавили, смотрим — они, как муравьи, снова лезут. Силища у них громадная — танки, бронемашины, пушек везде понатыкано, от самолетов спасенья нет...
Когда совсем стемнело, уцелевшие танки вернулись из боя. Поредевшие стрелковые части отошли к Казатину. И хотя в первом бою танкистам не удалось остановить врага, урон ему они нанесли довольно значительный.
Всю ночь танкисты оставались на занятой позиции. На рассвете обнаружилось, что немцы обошли наши фланги. Остаться на месте без пехоты значило позволить себя окружить.
Командир дивизии Полозков после долгих раздумий решил:
— Попробуем их обмануть. Срочно сделать все необходимое для артиллерийской подготовки. Пусть думают, что мы снова пойдем в контратаку.
В 4 часа утра 15 июля все танки с места и орудия артполка открыли огонь по врагу. Вскоре после начала артподготовки орудия поочередно снимались с позиций и уходили в тыл. Затем настала очередь отходить танкам. Один за другим батальоны под прикрытием огня артиллеристов, уже обосновавшихся на новом месте, уходили к станции Казатин-2.
Этот маневр действительно ввел врага в заблуждение. До полудня фашисты не предпринимали активных действий, видимо ожидая наших атак. Лишь во второй половине дня, поняв свою ошибку, гитлеровцы остервенело полезли вперед.
И опять наши танки пошли в бой. И опять произошли неравные схватки, в которых обе стороны понесли немалые потери.
Нет, нелегко давались гитлеровцам эти казатинские километры! За каждый из них фашисты платили большой кровью,
Ночью 16 июля, в короткие часы затишья, дивизия, бросив часть поврежденных машин, через Белиловку, Ружин и Зарудинцы вышла к Погребищу. Почти весь день грузовики и автобусы сновали на станцию Рось и обратно, подвозя бензин, снаряды, патроны. Каждый экипаж, выбрасывая из машины все второстепенное, старался взять боепитание и горючее с запасом.
Неожиданно в штабе дивизии появился командир корпуса комбриг Соколов. Он сообщил о том, что враг занял Казатин и рвется к Белой Церкви. Обстановка осложнялась с каждым часом. Соколов тяжело вздохнул и спросил:
— Танки все заправились?
— Да, — ответил Полозков, — можем снова драться.
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Соколов. — Выступайте немедленно к Белиловке. Надо оседлать шоссе Казатин — Белая Церковь и парализовать на этом направлении железную дорогу. На вас, товарищи танкисты, большая надежда.
Вечером дивизия вышла к указанным рубежам. 29-й танковый полк сосредоточился в деревне Немировцы. Отсюда виднелась деревня Мартьяновка, а далее, на стыке шоссейной и железной дорог, — Белиловка.
Рано утром 17 июля со стороны Казатина по шоссе двинулась немецкая мотопехота, поддержанная танками. Грузовики с солдатами, бронемашины с пушками на прицепе, танки, поднимая облака пыли, запрудили всю дорогу, шли сплошной железной лавиной.
Наши танки начали атаку. Они выдвинулись вперед, открыв губительный огонь по вражеским колоннам. Фашисты не ожидали такого натиска с фланга. На шоссе останавливались подбитые автомашины, горели танки, падали на асфальт и в кюветы немецкие мотострелки. А от Казатина двигались и двигались еще танки, бронемашины, грузовики с пехотой. Объезжая горевшие, подбитые машины, они устремлялись к Ружину, а затем Белой Церкви. Завязывались ожесточенные танковые бои. Гитлеровцы и наши подразделения теряли на поле боя машины и людей, но продолжали биться.
Так было два дня. Лишь небольшая часть немецко-фашистских войск проскочила к Белой Церкви.
Именно тогда, 18 июля, начальник гитлеровского штаба сухопутных войск генерал Гальдер сделал такую запись в дневнике: «Прибытие с севера крупных свежих сил противника в район Киева вынуждает нас подтянуть туда пехотные дивизии, чтобы облегчить положение соединений 3-го моторизованного корпуса и в дальнейшем сменить их для использования на направлениях главного удара... Фланг 1-й танковой группы не может продвинуться на юг. Он все еще находится в районе Бердичева и Белой Церкви».
Больше двух недель продвигались немецкие войска на сравнительно небольшом расстоянии от Бердичева до Белой Церкви. В этом знойном июле бывали дни, когда противник не мог пройти вперед ни на один шаг. Привыкнув к легким победам в Европе, уверовав в свою непобедимость, гитлеровцы неожиданно для себя натолкнулись на упорное сопротивление. Потеряв на полях боев у Казатина и Белиловки, у Ружина и Погребища тысячи убитых солдат, сотни сожженных автомашин и танков, они еще раз убедились в том, что наша армия не колосс на глиняных ногах, как их уверял Геббельс. И хотя оборонявшиеся в этом районе наши 6-я и 12-я армии оказались в критическом положении, поскольку над ними нависла серьезная угроза окружения, лучшие части под руководством опытных командиров проявили стойкость, находчивость, сражались самоотверженно и спасли от гибели многих советских людей, вырывавшихся из окружения.
Ответственная и трудная роль выпала и на долю 15-й танковой дивизии. Не имея устойчивой связи ни со штабом армии, ни со штабом корпуса, наши танкисты не падали духом, вели разведку и часто по своей инициативе атаковали превосходящего силами врага.
На третий день боя у Белиловки и Немировцев, 19 июля, обстановка усложнилась. Чтобы быстрее преодолеть возникшую на пути преграду, немецкое командование бросило на дивизию большие силы. Над расположением наших позиции все время кружились, высматривая цели, «юнкерсы» и «мсссершмитты». Вражеские танки, свернув с шоссе Казатин — Ружин, зашли во фланги 29-му и 30-му танковым полкам с намерением окружить всю дивизию. Танкистам пришлось оттянуть свои передовые подразделения к югу, в район Немировцев и поселка Ленино.
Июльское солнце палило нещадно. На синем небе ни облачка. Над изуродованными полями ржи и пшеницы от движения машин и взрывов снарядов высоко поднималась в безветренную тишь желтовато-серая пыль. Она заслоняла жгучее солнце, оседала на потные гимнастерки и лица воинов, падавших от усталости и жажды. Жару усугубляли горящие танки, полыхающие созревшие хлеба, пожары в деревнях.
В этом знойном пекле завязывались новые смертельные схватки, командиры рот и батальонов метались по огромному полю, стремясь поддержать атаку, вывести из боя подбитые машины, наладить какой-то порядок.
При отражении вражеской атаки погиб командир 30-го танкового полка Никитин, волевой, образованный, пользовавшийся большим уважением человек.
А старший политрук Яков Яковлевич Комлов, по воле судьбы принявший на себя командование 29-м танковым полком, сполна пережил страшное, нечеловеческое напряжение. Обливаясь потом, задыхаясь от дыма и пыли, он твердо и властно вел бои.
Под вечер сложилось чрезвычайно опасное положение. Усилился натиск противника с флангов. Не прекращались налеты бомбардировщиков. Боеприпасы кончались.
— Многие танки, — вспоминает о том дне Комлов, — были почти небоеспособны: горели тормозные ленты бортовых фрикционов. Танки теряли маневренность. Если сгорала лента правого фрикциона, для поворота танка вправо надо было притормозить левый фрикцион, затем дать задний ход. На это уходило много времени. Если же сгорали обе тормозные ленты, танк мог двигаться только по прямой. Фашисты бросили в психическую контратаку пьяных автоматчиков. Орущие гитлеровцы шли во весь рост и на ходу поливали огнем наши порядки. Вскоре у них появились мотоциклы с колясками, тащившие легкие противотанковый орудия. Мы быстро пополнили боеприпасами несколько танков и противопоставили их «психопатам». Сколько тогда погибло немцев, мы не считали. Пьяные вояки падали как снопы. Все поле было усеяно вражескими трупами.
К вечеру полки дивизии начали отходить на новые рубежи.
И хотя уже темнело, бои продолжались. Гитлеровцы, подбрасывая свежие силы, теснили танкистов, обходили их с флангов. Наши танки прикрывали отход. Часто экипажам приходилось действовать самостоятельно, рискуя жизнью.
Умело и упорно дрались эти три дня батарейцы 15-го гаубичного полка. Выдвинувшись вперед, артиллеристы, несмотря на бомбежки с воздуха, обстрелы, вели огонь по противнику.
19 июля артиллеристы расположили свои позиции у поселка Ленино, откуда хорошо просматривались Немировцы, лежащие в низине, и высота у Мартьяновки.
Весь день над батареями кружились немецкие самолеты. Не прекращался обстрел тяжелыми снарядами со стороны Белиловки. А потом близко подошли и вражеские минометчики. Редели расчеты наших пушек. Несколько орудий вышло из строя. Командир полка майор Хазанов, всегда спокойный и подтянутый, обходил позиции, подбадривал батарейцев, давал советы.
— Главное — не теряться! — говорил он. — Маскируйтесь, ведите наблюдение за противником, бейте по его целям, опережайте его удары.
Когда цепи пьяных автоматчиков, поддержанные танками и пулеметами, заняли Немировцы, Хазанов подал команду:
— Выкатывать орудия из укрытий, вести огонь прямой наводкой!
Автоматчики были видны как на ладони, взрывы наших снарядов косили их ряды. Протрезвев от больших потерь, гитлеровцы залегали, прятались во ржи, призывали на помощь своих минометчиков, танкистов.
К вечеру батареи все чаще попадали под огонь врага. Но артиллеристы держались стойко. Они знали, что дивизия отходит и что единственный надежный щит прикрытия — их пушки. Но снарядов оставалось все меньше и меньше. Приходилось бить только наверняка.
Воодушевлял батарейцев, поддерживал личным примером командир полка. Хазанов вдруг появлялся в самых опасных местах, подавал команды. При очередном налете «юнкерсов» его ранило осколком бомбы и оглушило взрывной волной. Он потерял сознание. Командование принял на себя командир дивизиона капитан Москвин. Хазанов, придя в себя, еще пытался руководить боем. Он говорил:
— Держитесь, держитесь из всех сил.
Вскоре он умер.
В сумерках артиллеристы начали отход. Но, как они ни старались, все орудия не могли вывести: под бомбежками и артобстрелом вышло из строя много тягачей.
А у штабной батареи гаубичного полка произошли такие события. Когда отошли орудия, когда от взорвавшегося снаряда загорелся штабной автобус, старшина батареи Корсаков вспомнил, что в нем находится полковое знамя, при котором остались лишь часовой ефрейтор Скороходов да разведчик Логинов. Немецкие автоматчики были уже совсем рядом. Корсаков бросился к пылавшему автобусу и через минуту выскочил из него со знаменем. Рядом шлепнулась мина. Батарейцы упали на землю, прислушались. Где-то близко заговорили по-немецки. В наступающей темноте просвистели над ними, прочертив небо светящимися пунктирами, трассирующие очереди из пулемета.
— Дай твой противогаз, — попросил старшина у Скороходова. — Знамя надо спрятать.
Он сорвал полотнище с древка, торопливо затолкал его в противогазную сумку и, сказав Скороходову и Логинову: «Если что, прикройте меня», пополз в ту сторону, куда два часа назад отошла батарея.
Корсаков не знал точно, где свои. Он то бежал кустами, то шел, осторожно пригибаясь, то ложился на землю, отдыхал и мучительно думал, куда идти. Его больше страшила не своя участь, а судьба знамени. Один раз он чуть не попал в лапы немецких автоматчиков, которые бесшумно продвигались по ржи. Корсаков, обливаясь холодным потом, мотнулся в сторону. Прострекотала автоматная очередь. Он бежал, спотыкаясь, торопясь уйти из опасной зоны. Батарейцы едва поспевали за ним.
Поздно ночью они вышли к группе наших танкистов.
Когда дивизия отошла от Казатина, а 29-й полк сражался у Белиловки, 30-му полку была поставлена задача сдерживать врага правее — у деревни и станции Зарудинцы.
По пути в Комсомольское батальоны полка потеряли большинство легких танков. Ремонтировать машины на марше не успевали, запасных частей не было. Сноровистые экипажи кое-как выходили из положения, латали тем, что осталось в машине, что брали подчас с вышедших из строя танков.
Когда подсчитали все боевые машины, прибывшие своим ходом к месту сосредоточения, командир полка решил сформировать один сводный батальон, в который вошло около тридцати танков. Командование возложили на старшего лейтенанта Анатолия Анатольевича
Рафтопулло. Все знали у нас в дивизии энергичного командира, участвовавшего в боях с белофиннами, душевного человека, потерявшего в гражданскую войну отца и мать, воспитанника детдома, сына полка Советской Армии.
Рафтопулло не умел произносить длинных речей. Собрав экипажи боеспособных танков, он напутствовал их так:
— Друзья мои! Не унывать! Будем биться до последнего танка, до последнего патрона!
Водил танки Рафтопулло по-своему. Радиоустановки были тогда лишь в командирских машинах, да и те вскоре вышли из строя. Связи между экипажами не было. Высунувшись из люка и осмотревшись, он размахивал красным флажком, показывая направление.
Любил он быструю езду. Забравшись в танк, кричал водителю Василию Пшенину:
— Вася, включай четвертую передачу, жми на всю железку!
Почти всегда его танк шел впереди. У деревни Зарудинцы Рафтопулло выскочил на высотку, только открыл люк, как тотчас рядом разорвался снаряд. Осколки миновали комбата. Второй снаряд ухнул подальше. Вражеские танки и орудия били с железнодорожной станции. Рафтопулло махнул флажком, показывая в низину, и устремился туда, чтобы избежать обстрела. Место в низине оказалось заболоченным, и несколько танков увязло.
— Давай тросы, цепляй, не теряйся, тащи! — командовал Рафтопулло.
Вытаскивали танки часа два. Кое-как выбрались, оставив в болоте один танк, который провалился по самые ушки.
Надвигались сумерки. Комбат сидел в танке, думал, как быть. Пока возились в болоте, удалось выяснить: на станции кроме орудии есть до десятка немецких танков. Нет, напрямки тут не возьмешь, надо перехитрить врага! — решил он. Еще днем Рафтопулло высмотрел — на путях стоят цистерны с горючим: Вот и устроим им фейерверк, а себе — укрытие. Он приказал командирам:
— Бейте зажигательными по цистернам. Задача — устроить им приличный пожар.
Вечером цистерны запылали. Черный, едкий дым стлался по земле. На станции все просматривалось, как днем. Свои танки комбат увел в полосу дымовой завесы. «Тут темень, — довольно потирал руки Рафтопулло, — мы их видим, они нас — нет».
Когда начало светать, наши танки на большой скорости ворвались на станцию. Немцы еще спали и не сразу опомнились. Лишь немногие из них спаслись бегством.
Анатолий Рафтопулло, открыв люк, азартно кричал своему башенному стрелку Кузьмину:
— Справа танк. Ударь по нему! Еще правее бей! Автомашина пошла. Видишь? Не упусти. Вон платформа с пушками. Ударь туда!
Павел Кузьмин бил метко. Стрелок он искусный, да и к фашистам у него свой счет: два дня назад он потерял свой танк, выскочил из горящей машины.
А сколько друзей его осталось на поле боя! Разве такое забудешь?
На захваченной станции танкисты взяли исправные автомашины, пополнили свои запасы продовольствия; и отошли без потерь к ближней деревне.
На следующий день станцию Зарудинцы снова заняли гитлеровцы. На ней скопилось много подвижного состава с разным имуществом и военным снаряжением.
— Жалко оставлять фашистам все это добро, хорошо бы устроить еще один фейерверк, — заметил комбат.
В сводном батальоне оставалось всего шесть исправных танков. Решили их бросить в бой. Командовать отрядом поручили Александру Бурде. Он собрал командиров экипажей, поставил задачу: три машины обходят станцию справа, две — слева. Сам он идет в лобовую атаку. Как и ожидал Бурда, немцы от нападения одновременно с двух сторон пришли в замешательство, хотя и имели в своем распоряжении много танков, орудий и другого вооружения. На станции запылали вагоны с боеприпасами и продовольствием, черным дымом окутались цистерны с горючим, загорелись станционные постройки.
Когда и на левом и на правом флангах наши танки завязали бой, Бурда, тронув за плечо водителя, сказал:
— Ну давай! Пора и нам в дорогу...
Танк Бурды незамеченным подошел близко к перрону.
— Видишь их танки? — спросил Бурда башенного стрелка Василия Стороженко. — Они палят по нашим, а ты ударь по ним!
Василий Стороженко, один из лучших стрелков в роте Бурды, расстрелял три вражеских танка, поджег еще одну цистерну. К изумлению убегающих гитлеровцев, советский танк, укрываясь в густой полосе дыма, подошел к самому зданию вокзала и внезапно выскочил на перрон. Вражеские солдаты, видимо ожидавшие, что за одним советским танком появятся и другие, в панике разбегались. За автоматчиками поспешно ретировались и два фашистских танка.
Между тем машина Бурды прошла по перрону, постреляла по вагонам и паровозам и, грохоча гусеницами, удалилась с вокзала.
На привокзальной площади Бурда увидел нашу «бетушку», оставшуюся здесь от предыдущих боев. Она нам сгодится, — рассудил командир роты и, приказав остановиться, взял трос, побежал к покинутой машине. Он зацепил танк, сел в него и дал знак двигаться. У него с юности, с тех времен, когда работал механизатором на шахте, выработалось, глубоко запало в душу бережное отношение к технике, к машине. Каждый танк, оставленный из-за повреждения в бою или из-за поломок на марше, он провожал тоскливым взглядом и однажды зло, раздраженно бросил Столярчуку: «В мирные дни мы смахивали пылинки с машин, берегли каждый винтик, поломку считали чрезвычайным происшествием. Как же можно сейчас бросать на дорогах машины?» Бурда радовался, когда ему удавалось залатать остановившийся танк или взять его на буксир.
Он рассчитывал вытащить и эту бетушку. Гитлеровцы уже успели опомниться, осмотреться и открыли ураганный огонь по нашим танкам. Один из вражеских снарядов угодил в поврежденную машину, которая мгновенно окуталась огнем. Бурда выскочил из нее и перебежал в свой танк.
— Жалко как, — сказал он Василию Стороженко, — хорошая была машина.
Тут он увидел брошенный трактор.
— Захватим? — спросил Бурда и, не ожидая ответа, снова выскочил из люка и побежал цеплять трактор.
Только Бурда уселся за рычаги трактора, как немцы снова начали стрелять. Снаряды, вздымая фонтаны земли, падали то слева, то справа. Но вот сзади, совсем рядом, грохнуло, трактор подбросило вверх. Бурду оглушило, страшная боль отдалась в ушах. Обхватив голову, он несколько секунд сидел так в полузабытьи, а открыв глаза, увидел: кабины над головой нет, под ногами полыхает огонь, трос перебило и трактор окутывается черным смрадным дымом.
Бурда, сбивая с себя языки огня, направился к своему танку. Он слышал: мотор его танка работает — значит, не все потеряно.
Но новая взрывная волна опрокинула его на землю. Когда облако дыма и пыли рассеялось, он поднял голову и прислушался. В ушах звенело. Голова разламывалась от боли. Превозмогая шум в ушах, Бурда очень хотел услышать знакомый перестук танкового мотора, но, как ни напрягался, танк молчал. Почуяв беду, он побежал к своей машине. Возле нее сидели водитель и стрелок. В стороне валялись две ленты соскочивших гусениц.
— Что случилось?
— Отвоевались, — сказал Стороженко, — повреждены катки, потеряно управление.
Бурда обошел танк, слазил внутрь, а затем, выбравшись оттуда, снял шлемофон, тяжело опустился рядом с членами экипажа. К звону в ушах прибавилась ноющая боль в сердце. От боли, от чувства беспомощности хотелось плакать: «Да, отвоевались. А война только начинается. Что такое танкист без брони и оружия? Просто мишень для врага. А когда дадут другой танк? Неизвестно».
Такие вопросы возникали и терзали их в эти минуты тягостного молчания. Они знали, что им предстоит расстаться с танком, как уже расставались с машинами многие другие экипажи, и страшились этого расставания, и оттягивали его.
Подтолкнул их к действию новый налет вражеской авиации. Над желтой нивой низко пролетела тройка «мессеров». Раздались глухие взрывы.
— Надо поспешить! — сказал Бурда.
Они залезли в танк, извлекли из казенника затвор пушки, вынули из гнезда пулемет, забрали свои вещи и покинули машину — свой дом и свою крепость.
— Взрывай! — глухо бросил Бурда водителю и, взяв планшет, свое единственное имущество, зашагал по полю.
Бурда шел не оборачиваясь, вобрав голову в плечи, и мучительно представлял, как водитель полез в танк, как заложил в моторное отделение толовую шашку и как поджег бикфордов шнур.
Грохот взрыва потряс землю...
МОЗЫРЬ — ЯГОТИН
А тем временем наша состоявшая из тыловых подразделений колонна, потеряв часть автомашин в пути, пришла все-таки к Мозырю. Больше шестисот километров, беспокойные дни и ночи остались позади. Здесь узнали о том, что наши танковые полки, не добравшись до намеченного пункта, дрались где-то под Жмеринкой или Казатином.
Это был горький день разочарований. Зачем мы спешили в такую даль, что теперь нам делать? Всех волновало: где наши тапки? как обходятся они в бою без боеприпасов, без технических машин-летучек, без санитаров, без нашей газеты, наконец?
День и ночь мы стояли в сосновом лесу у Мозыря. Деревянкин, всегда оживленный, похохатывающий, пришел в редакцию хмурый, сел в мягкое кресло в наборном цехе, задумался, зацепив всей пятерней черную шевелюру. Трубочка его погасла. Он долго читал принятые по радио сообщения Совинформбюро, смотрел в окно на тихие сосны и, неожиданно сильно стукнув кулаком по колену, сказал:
— Нехороши наши дела!
Я молчал. Он долго еще сидел в глубоком раздумье, потом одобряюще проговорил мне:
— Ничего, земляк, будем живы — не помрем! Видно было, что пытался он подбодрить не только меня, но и себя. Ссутулившись, ничего не замечая вокруг, он молча пошел к эмке, забыв о потухшей трубке.
Так и не дождавшись в Мозыре прихода наших танковых полков, рано утром мы выехали к Киеву.
Машины шли по пыльным дорогам. Наши взоры были обращены в небо. Прильнув к окнам, мы высматривали в синеве черные зловещие точки. И они появлялись почти всегда неожиданно. Из далеких точек вырастали страшные металлические птицы, которые падали на нас, сбрасывая бомбы, поливая пулеметными очередями. Чаще всего при налетах колонна останавливалась, и мы бежали в придорожные канавы, прятались за деревьями, в овражках. Поврежденные машины бросали на дороге, раненых и убитых забирали в колонну.
Иногда в нашем автобусе появлялись случайные попутчики. Навсегда запомнился один из них — низкорослый, бледный лейтенант в каске (у нас эти каски лежали под лавкой). Он занял место на краю лавки, у самой двери, откуда были видны и движущаяся колонна, и на две стороны — небо. Он не вникал в наши интересы и разговоры. Его подвижное, часто подергивающееся в тике лицо, его неспокойные, бегающие глаза были сосредоточены только на одном — не появятся ли в небе самолеты. Он высматривал их всегда первым где-то в недосягаемой выси и, вскакивая с места, хватаясь за пистолет, кричал:
— Самолеты! Летят! Летят! Остановите, остановите!
Он открывал дверку автобуса, когда машины еще двигались, и, не ожидая остановки, выпрыгивал на дорогу, бежал, вобрав голову в плечи, и тяжело падал, закрывая уши руками, чтобы не слышать все нарастающего воя бомбардировщиков.
По молодости и необстрелянности мы сначала потешались над ним. Позже, пережив сокрушающие бомбежки, мы поняли, что это было сильное душевное потрясение.
Однажды во время внезапного налета «хейнкелей» лейтенант наш исчез. Мы звали, искали его. Он так и не появился.
— Не поддавайтесь страху, — сказал нам потом Деревянкин, — чаще всего гибнет человек растерявшийся.
Мучили нас не только бомбежки. Больно было смотреть на колхозные стада, угоняемые на восток, на потоптанную созревающую пшеницу, на толпы беженцев, на горящие элеваторы с хлебом, взорванные, полыхающие чадным огнем нефтехранилища, на жителей украинских сел и городов, провожавших нас тоскливыми взглядами.
Пыльные, горестные дороги июля 1941 года... Они снятся мне и поныне. Солдаты в просоленных потом гимнастерках, холмики—могилы у обочин дорог. Черные, траурные дымы пожарищ, тихие, укоряющие слезы матерей — все это больно ранило душу, разжигая в ней огонь скорби и ожесточения.
Наконец колонна подошла к Киеву. С горечью мы узнали, что враг в Бердичеве и Жмеринке, бои идут за Житомир. Где же наши танкисты?
Разбили лагерь мы в сосновом бору, под городом.
В моем дневнике сохранилась запись от 12 июля: «Почти три недели идет война. Кажется, прошел год. Сегодня приехали под Киев. Стоим в редком сосновом лесу. Жизнь беспокойная. Часто приходится отвлекаться от дела. Кружатся, пикируют фашистские бомбардировщики. Наблюдаем за воздушными боями. Отсиживаемся в щелях. Кричат раненые. Увозят куда-то убитых. А небо, к несчастью, безоблачно. Жарко, душно. Мучают жажда и неизвестность. Как хочется прохлады и покоя или хотя бы определенности, пусть опасной, но определенности».
У Киева мы простояли недолго. Обстановка накалялась с каждым часом, и мы отправились к следующему указанному пункту — в Яготин.
Здесь, в тихом украинском городке, вдали от Киева, было сравнительно спокойно. Сюда позже прибыли наши танкисты.
Мы, дивизионные газетчики, наладили регулярный выпуск газеты «Советский патриот». И Гриша Гендлер, и младший политрук Миша Самойленко, и фотограф—любитель Ваня Панков, и я записывали рассказы тех, кто побывал в боях. Мы охотно занимались этим: нам не терпелось узнать, что произошло в танковых полках, кто отличился, что чувствовали друзья в бою. Заметки о боях, о мужестве и находчивости однополчан вызывали всеобщий интерес.
Приносили нам участники боев свои заметки о пережитом, письма местных жителей, разные документы. В одной из деревень, где происходил ожесточенный бой, к нашим танкистам подбежали две девушки и передали тетрадь. Комсомолки Ирина Машир и Аня Осадчая по-юному чисто и трепетно писали нашим воинам: «Дорогие братья! Мы ни на минуту не забываем о вас. Жизнь ваша в то же время и наша! Наша любовь горячая, она обогреет вас, она ободрит вас и в самые тяжелые минуты. Мы не забываем вас, и наши сердца всегда вместе с вами. Дорогие братья! Мы знаем, что наша отчизна в опасности, и мы ее тоже готовы защищать. Мы будем биться вместе с вами. Не сдадимся врагу, не отступим назад ни шага. Везде фашистским гадам смерть! Оставайтесь счастливы и здоровы, окончится битва — встретим вас с поцелуями».
Некоторые очевидцы, еще не остыв от пережитого, не могли спокойно рассказывать. Комбат Петр Бабковский со слезами на глазах говорил:
— Как раз созрела пшеница. Мы топчем ее. Зерна осыпаются на землю. Разотрешь колосья в ладонях — зернышки теплые, золотистые, пахнут хлебом, родной сторонкой. Подступит комок к горлу и реветь хочется...
Рассказав немного о боевых действиях, он задумывался и снова горячо восклицал:
— Эх, видел бы ты, как горела в поле пшеница!..
Всего об июльских боях нашей дивизии мне узнать в Яготине не удалось. Очень мало мы знаем и до сих пор о боевых действиях мотострелкового полка дивизии, который был оторван от танков и участвовал в боях на другом участке немецкого прорыва, у Белой Церкви.
Позже в подробностях выяснились и последние, трагические дни наших танковых полков...
ВЫХОД ИЗ БОЯ
20 июля уцелевшие танки 29-го и 30-го полков и экипажи без машин собрались в деревне Погребище. Восточнее нее проходила железная дорога. На станции Рось сохранился склад горючего, а на станции Погребище — склад боеприпасов. И позиция для обороны была выгодной: с запада деревню отделял большой пруд, заболоченная местность.
Позже всех прибыл в Погребище командир дивизии В.И. Полозков. Его встретил Комлов. Вид у комдива был хмурый и измученный: помятая шинель в пыли, покрасневшие глаза ввалились и выражали горечь. Полозков устало опустился на лужайку и угрюмо задумался.
Яков Яковлевич Комлов, знающий его больше полугода, не удивился этой угрюмости. Он невольно вспомнил, как они встретились. Комлов приехал тогда в 29-й полк, которым командовал Полозков, на должность заместителя командира по политической части. Полозков встретил его сухо, но в тот же день пригласил к себе на обед, позаботился о жилье комиссара, и лишь позже Комлов понял: под внешней строгостью и сухостью пряталось доброе сердце командира, немногословного, всегда сосредоточенного человека.
Комлов, молча жалея смертельно уставшего комдива, чувствовал, что помимо всегдашней сосредоточенности в командире появилась новая черта — почти постоянное угрюмое раздумье о случившемся, обдумывание мучительного вопроса — как быть?
Выслушав доклад Комлова о потерях, о наличии танков и людей. Полозков долго невидяще смотрел куда-то мимо него и, как бы очнувшись, задал совсем обыденные вопросы:
— Ты где расположился?
— Вон в том доме.
— Люди уже позавтракали?
— Сейчас завтракают.
— А сам-то ты ел?
— Нет еще.
— Тогда прикажи, чтобы принесли завтрак. Я со вчерашнего дня ничего не ел.
За столом Полозков, зорко посмотрев на Комлова, сообщил о том, что получено распоряжение штаба фронта — вывести дивизию на переформирование, но что командующий армией генерал Понеделин и командир корпуса Соколов, несмотря на это, приказали вооружить безлошадных танкистов, чтобы они воевали по-пехотному.
— Конечно, их можно понять, — заключил Полозков. — Положение трагическое. Армия почти окружена. Гибнут полки и дивизии.
— Но это же неразумно! — вскипел Комлов. — Война в самом начале. Легко угробить в пешем строю опытных водителей-механиков, командиров машин, танковых артиллеристов и радистов. А для обучения новых нужно будет время. Нет, так действовать нельзя!
— Приказы старших начальников надо выполнять! — жестко проговорил комдив, укоризненно посмотрев на Комлова. — Сколько у тебя пулеметов?
И они прикинули вместе, чем можно вооружить бсзлошадников, то есть танкистов, превращенных в пехотинцев. Таковых нашлось не слишком уж много — около ста двадцати человек. Полк имел семьдесят легких пулеметов ДТ, снятых с поврежденных танков, много дисков к ним да несколько десятков винтовок. Некоторым резервом людей и вооружения располагал и 30-й танковый полк. Новое формирование из танкистов назвали истребительным отрядом.
Танков в дивизии, потрепанной в боях, оставалось всего-навсего десять — пятнадцать.
Почти весь день в Погребище стояла тишина, если не считать налетов фашистских бомбардировщиков. Командиры, получив передышку, проверяли материальную часть машин, подбирали экипажи, в истребительном отряде шла разбивка на взводы и отделения, стрелки запасались патронами и гранатами, спешно приводили в порядок полученное оружие.
К вечеру гитлеровцы пошли в атаку. Обстреливая позиции танкистов из орудий и минометов, они наступали сразу с трех сторон. Наши танкисты отбивались самоотверженно, хотя силы их с каждым часом таяли. Выбывшие из строя танки превращались в артиллерийские огневые точки. Механики-водители и командиры машин, лишившись своих танков, вместе с пехотинцами бросались в контратаки. Ряды их редели. От гаубичного артиллерийского полка осталось всего несколько орудий, которые все время были в деле.
Четыре дня остатки дивизии сдерживали натиск врага в Погребище. Комдив Полозков, поставив под ружье буквально всех, старался максимально использовать удобные для обороны позиции, перебрасывал последние уцелевшие танки с одного фланга на другой, а поврежденные заставлял по мере возможности тут же ремонтировать.
Гитлеровцы стремились окружить обороняющихся, но танкисты ожесточенно дрались на флангах, сохраняя узкий коридор для отхода. Экипажи остававшихся в строю танков не знали ни сна, ни отдыха. Они нанесли значительный урон противнику.
Комлов успел тогда нацарапать в своей записной книжке строки: «Танк лейтенанта Б.И. Иванова уничтожил 2 ПТО (противотанковое орудие), 1 танк, 6 пулеметов, 3 миномета, до роты фашистов; танк политрука Разгуляева Я. И. расстрелял 2 танка, 2 миномета, 2 ПТО, до 40 гитлеровцев; танк старшего сержанта Хоцкого уничтожил 4 танка, 10 автомашин с пехотой и более 30 гитлеровцев».
25 июля нависла реальная угроза окружения. Все, кто оставался в строю, отошли к деревне Васильковцы и в зеленые рощи южнее ее. Тут проходила железная дорога на Умань.
Комлов, подсчитав оставшиеся танки и экипажи, пошел на КП дивизии, расположенный на окраине рощицы, в наскоро вырытой щели.
О том дне и часе комиссар полка, исполнявший тогда и обязанности командира, писал в своем дневнике так:
«На КП находились комдив Полозков, комиссар дивизии Романенко, начальник штаба Волынец. Они о чем-то громко спорили. Когда я подошел, они умолкли. Полозков нервничал. Он ходил по окопу — два-три шага вперед, затем назад. Волынец что-то записывал в блокноте. А Романенко подошел ко мне, в упор посмотрел мне в глаза строгим взглядом. Я насторожился и невольно подумал: «Сейчас за что-то мне попадет». После напряженной паузы он спросил:
— Ты вот скажи, может ли твой полк вести бои?
Я на миг растерялся, не зная, что ответить. В той обстановке каждое слово приходилось взвешивать. Я понимал, что наступил критический момент в жизни нашей дивизии, и ответил так:
— У меня, товарищ комиссар, уже не полк, а около роты танков, да и те почти небоеспособны. Ну, есть еще и истребительный отряд.
— Ты знаешь, — продолжал спрашивать Романенко, — что есть приказ штаба фронта вывести дивизию на переформирование? Ты знаешь, что командарм Понеделин не разрешает этого делать?
— Знаю, — ответил я. — Приказ Понеделина нужно выполнять, но танкистов мы погубим.
— Верно. Так и мы думаем! — резко сказал Романенко и, обращаясь к Полозкову, продолжал: — Мы не имеем права губить наших специалистов. С нас за это спросят. Пусть Понеделин за нарушение его приказа расстреляет нас с тобой двоих, но танкистов надо спасать.
— Ну что ж, — заключил Полозков, — все ясно, давайте действовать.
— И как можно быстрее! — решительно добавил Романенко.
Комдив оживился. Будто гора свалилась с его плеч. Тут же он дал мне указания:
— Мы решили создать сводный отряд дивизии. Командование им берем на себя. Передайте в отряд действующие танки и бронемашины. Оставьте мне свою полковую радиостанцию, кухню и штабной автобус. Оставьте также старшего лейтенанта Подболотова и одного писаря. Все документы заберите с собой. Затем посадите весь личный состав в автомашины и следуйте на Ильинцы. Там ждите дальнейших распоряжений».
Приняв это самостоятельное решение, Полозков и Романенко возложили на себя тяжкое бремя ответственности. Для себя они не делали никакого выбора, не искали выгод. Они остались в строю, с теми, кто еще владел оружием, кто еще мог сражаться. Чувствовалось в их решении убеждение в том, что война будет длительной, что танковые специалисты понадобятся.
Сдав танки и бронемашины, все вооружение, выполнив все распоряжения комдива, Комлов отвел освободившийся личный состав к дороге. Людей собралось довольно много. Автомашин не хватало. Путь предстоял большой и трудный.
Комлову повезло. Как раз в это время по шоссе двигалась колонна автомашин. Увидев танкистов, из кабины переднего грузовика выскочил старший политрук. Весь он сиял от счастья.
— Неужели наши? — удивлялся он. — Живы, здоровы? А говорили, что всех вас побило.
Это был Семен Калинович Полыцак, пропагандист 29-го полка, оставленный в тыловой колонне. Когда тыловики из Мозыря двинулись к Киеву, было решено двадцать автомашин с продовольствием и снаряжением отправить другим путем с целью разыскать танковые полки. Эту нелегкую задачу поручили Польщаку. Две недели его колонна моталась по дорогам Украины в поисках танкистов. И вот наконец удача.
— Калиныч, дорогой! — обнимал Комлов Польщака. — Откуда ты свалился? Ты даже и не подозреваешь, как вовремя к нам поспел! Твои машины вот как нужны! Позарез! И сейчас же!
Без промедления началась разгрузка автомашин. Продовольствие было оставлено сводному отряду Полозкова, а инженерное и химическое имущество, никому в данный момент не нужное, свалили на опушке леса и сожгли.
Когда танкисты заняли места в автомашинах, послышалась стрельба. Южнее просочились немецкие автоматчики, пытались замкнуть кольцо окружения.
Комлов сообщил об этом Полозкову по радио и сразу же послал в опасное место танк БТ-5 и бронемашину БА-10, приданные для охраны его колонне. Машины выдвинулись вперед и расчистили путь отхода.
Чтобы обезопасить себя от случайностей и вывезти танкистов без потерь, на первой автомашине поставили два пулемета ДТ на кабину и по два пулемета по бортам. Кроме того, были пулеметы и на других машинах.
По другой дороге вывозил танкистов 30-го полка начальник штаба Михаил Елизарович Мироненко. Встретились наши колонны в районе деревни Ильинцы.
На другой день Комлов и Мироненко получили радиограмму Полозкова, в которой предписывалось немедленно сформировать из состава отходящих сводный стрелковый батальон из неспециалистов и направить его в распоряжение штаба дивизии. В этот батальон зачислили саперов, стрелков комендантских взводов и разведывательного батальона, штабных писарей. Набралось двести девятнадцать человек. Командовать сводным батальоном было поручено начальнику инженерной службы 29-го полка Василию Порфирьевичу Барыло, а комиссаром назначили старшего политрука Владимира Федоровича Ботова.
Грустное расставание состоялось у деревни Бабино. С тяжестью па душе прощались старые друзья. Они много лет служили вместе, делили горести военного похода. Одни уезжали в бой, в пекло, на верную погибель. Другие, казалось, вырывались из боя, но никто из них не мог предугадать, что с ними случится через день, через месяц...
Колонна Комлова и Мироненко благополучно прошла по маршруту Ильинцы — Китай-город — Умань — Шпола, переправилась в Черкассах через Днепр и прибыла в Яготин, где встретилась с прибывшими туда тыловиками во главе с Рябовым и Деревянкиным.
А оставшиеся в бою танкисты самоотверженно, до последнего танка, до последнего снаряда дрались с немецко-фашистскими захватчиками. Многие из них пали с оружием в руках на полях Украины, под знойным июльским солнцем.
