М., «Московский рабочий», 1975, 240 с.
Первые
шаги
Заботы разведчиков
Тропы героев
Сполохи над Нарой
...
Апрелевка.
В этом слове слышится звон весенней капели, шелест теплого ветерка, щелканье лопающихся почек.
В предвоенные годы Апрелевка была известна своей фабрикой патефонных пластинок. Маленькие диски словно птицы разлетались отсюда во все уголки нашей земли, и над родными просторами звучали милые сердцу советского человека народные и лирические мелодии, песни, прославляющие труд и верность Родине.
Но так было раньше. Июнь сорок первого года провел черту через жизнь и время. По одну сторону осталось то, что было до 22 июня. По другую начиналось то, что определяется страшным словом «война»...
Пригородный поезд из Москвы идет в Наро-Фоминск, к фронту. На станции Апрелевка наряд милиции предлагает выйти из поезда всем гражданским. В вагоне остаются пятеро военных. Унылая, притихшая станция уползает назад. За окном бегут оголенные березы, осины, ржавые холмы и заполненные мутной дождевой водой бесконечные канавы.
Разворачиваю газету, купленную на московском вокзале. За сорок минут, что мы ехали, кажется, выучил ее наизусть. На всю жизнь останется в памяти «Правда» за 18 октября 1941 года.
«Все силы на отпор врагу! Все на защиту Москвы!» — таков набатный заголовок первой полосы.
«Особо упорные бои происходили на ряде участков Западного направления... В частях командира Рокоссовского каждый боец исполнен спокойной решимости и подразделения поражают своей организованностью и стойкостью... Против бойцов товарища Говорова действовали тяжелые танки противника. Фашистам удалось продвинуться на несколько километров». Это из сводки Совинформбюро.
«Ни шагу дальше! — требует с газетной полосы Алексей Толстой. — Пусть трус и малодушный, для кого своя жизнь дороже родины, дороже сердца родины — нашей Москвы, — гибнет без славы, ему нет и не будет места на нашей земле... Встанем стеной против смертельного врага...»
На третьей странице фотография — ощетинившись штыками, отправляются на фронт подразделения, сформированные в Москве из добровольцев.
Война у ворот Москвы. Горло сдавливают спазмы. Складываю газету, и невольно перед мысленным взором проходят события последних четырех месяцев.
Меня, слушателя Военной академии имени М. В. Фрунзе, война застала в районе Осовца, всего лишь в десяти километрах от западной границы, где наш курс проходил лагерный сбор и стажировку.
— Завтра интересное учение по ПВО, от штабников слышал, — сказал вечером 21 июня сокурсник майор-зенитчик Сакало.
В 4 часа 22 июня — тревога. В воздухе гул самолетов, в утреннем лазоревом небе белые хлопья от разрывов зенитных снарядов. Сразу подумалось, что начались учения. Когда же выбежали из казармы и увидели самолеты, растерялись: они с крестами, фашистские! С запада доносилась канонада, отдельные снаряды рвались в километре от нас. Трудно было представить, что война будет начинаться так.
Через час нам, слушателям академии, скомандовали: «К машинам, по местам!» — и по приказу Наркомата обороны наша автоколонна из двух десятков машин через Белосток, Минск и Смоленск двинулась в Москву. По возвращении в академию часть слушателей сразу же получила назначения и убыла в войска, а другим, включая и меня, было приказано продолжать учебу.
На полях боев льется кровь, а мы сидим за столами или ходим по полю за преподавателем тактики. Тоска и ярость! Только 18 июля получил назначение на должность старшего помощника начальника разведывательного отдела штаба 33-й армии.
Армия только формировалась, в ее состав вошли пять не полностью укомплектованных дивизий московского ополчения. Командный состав дивизий был из кадровых военных. Нам, кадровикам, много пришлось обучать ополченцев солдатским наукам. Однако их выучка отставала, особенно в специальных подразделениях, в первую очередь в разведывательных.
Сформировавшись, армия влилась в Резервный фронт и заняла для обороны рубеж Всходы — Спас-Деменск — Киров. Впереди в районе Ельни оборонялась 24-я армия, а западнее Кирова — 28-я. Первые разведывательные сводки пришлось составлять в основном из опроса наших людей, выходивших через линию фронта с захваченной врагом территории, и сведений, получаемых из штабов 24-й и 28-й армий. Пленных в те дни было мало, развязать их языки было делом трудным, да и обстановка менялась настолько быстро, что сводка становилась устаревшей, не выйдя из штаба.
В августе по заданию разведывательного отдела штаба фронта организовывал заброску в тыл врага разведывательно-диверсионных групп. Однажды и самому пришлось шесть холодных дождливых суток быть в тылу врага, без сна, без пищи, мерзнуть до костей в непросыхавшем обмундировании. Не выдержал мой организм, и я в сентябре с температурой за сорок оказался во фронтовом госпитале в Мятлеве, а потом и за Волгой.
Опостылевший за две недели госпиталь покинул самовольно, не ожидая полного выздоровления. 16 октября приехал в Москву и еще раз получил предписание в 33-ю армию, штаб которой должен был расположиться в Новой Федоровке, примыкавшей к Наро-Фоминску с северо-востока...
Вот и город Наро-Фоминск. Тревожно и резко гудит паровоз, лязгают буфера, поезд останавливается. Город горит. Желтоватый дым густо поднимается над фабрикой. Пылают какие-то деревянные постройки. По железнодорожному полотну, по обочинам шоссейной дороги с узлами и чемоданами, с детьми на руках бредут люди. Разбрызгивая жидкую грязь, ползут военные грузовики.
Пронзительно завывают паровозы. Люди бросаются в канавы, в рытвины, в овраги. Все замирает. Десятка три вражеских самолетов бомбят центр города и станцию. Огромными клубами дыма обозначаются новые пожарища.
Двадцать минут бомбежки и пулеметного обстрела кажутся вечностью. Израсходовав боезапас, «юнкерсы» улетают. Оживают дороги и улицы. Слышатся вопли и проклятия, крики ездовых, погонявших испуганных лошадей, нетерпеливые сигналы и урчание грузовиков.
Выхожу к шоссейной дороге. Вскоре против меня останавливается машина с ранеными. Из кабины высовывается капитан. Его рука похожа на огромный серый кокон, привязанный к шее.
— Где тут поблизости госпиталь? — обращается он ко мне.
— Я здесь новичок, только прибыл из Москвы.
Не замечаем, как к нам подкатывает «эмка». Из нее выходит высокий стройный генерал. Его шинель расстегнута, на сапогах — шпоры. Всматриваюсь в лицо: привлекательное, продолговатое, с маленькими рыжеватыми усами. Да это же
генерал-лейтенант Ефремов. Его портрет я видел в газете в связи с присвоением ему генеральского звания. Представляюсь по-уставному:
— Товарищ генерал, старший помощник начальника разведывательного отдела штаба 33-й армии капитан Соболев. Ищу штаб.
— Ефремов, командующий армией, — басит генерал, подавая руку. — Штаб на марше, не прибыл еще. Вы пока будете при мне. Откуда машина с ранеными? — обращается Ефремов к капитану, который пытается вылезти из кабины. Генерал его останавливает и просит доложить сидя.
— Мы были в госпитале восточнее Ельни. Набрали машину ходячих и сидячих и отправили нас в Вязьму. Противник дорогу туда перерезал, и нам пришлось свернуть на проселок. Вот и плутаем в поисках госпиталя.
— К сожалению, плутают не только госпитали и раненые, — замечает Ефремов. — Направляйтесь в сторону Апрелевки, в Наро-Фоминске госпиталям размещаться ни к чему: здесь будем драться. А вас, капитан Соболев, прошу разыскать сборный пункт и доложить мне, как организована его работа, — отдает указания Ефремов и уезжает.
Выполняя приказ командарма, направляюсь на только что организованный в просторном дворе сборный пункт. У колодца старик хозяин угощает красноармейцев водой:
— Пей, сынок, на здоровье. Водичка у нас вроде волшебная, силу и смелость придает русскому человеку. От стариков слыхал, что сам Кутузов ее пользовал. Посиди, отдохни, подумай, как дальше-то быть, — уговаривает старик усатого сержанта.
— Ну нет, папаша! Рассиживать некогда, я уже все обдумал, для этого было время. От самой границы по лесам да по болотам пробираемся. Мне бы пулемет раздобыть, уж больно хорошую для него позицию приметил на колокольне бывшей вашей церкви.
— Церковь и впрямь бывшая. От старших в детстве был наслышан, что она в память разгрома француза поставлена, — с гордостью отвечает дед. — Ведь здесь в 1812 году действовали партизанские отряды Фигнера и Сеславина, Ведьбольского и самого генерала Дорохова. Слышали поди о таких героях? Они самого Наполеона чуть было не прихватили, когда тот убегал из Малоярославца.
У начальника сборного пункта получаю информацию о порядке комплектования подразделений и времени их готовности. Собираюсь уходить. На дворе накрапывает дождь. Чадит походная кухня.
— Ну чем нам не житуха? Погода нелетная, самолеты не донимают. Местность — тоже не смоленские болота. Гречкой пахнет, — балагурит плечистый красноармеец и резко меняет тему разговора: — Ребята, стыдно и некуда дальше бежать, Москва совсем рядом. А?
Присоединяюсь к разговорам красноармейцев, разворачиваю привезенную с собой газету, все подтягиваются ко мне...
Уже в сумерках выбираюсь на пункт связи штаба армии. Он только что развертывается. Энергично действуют начальник связи армии полковник Н. К. Ушаков со своими подчиненными. Вскоре через местный телеграф вызываем Таширово, Кузьминки, Атепцево и Каменское — пункты на маршрутах, по которым отходят части нашей армии. До утра остаюсь на узле связи.
Чуть свет канонада юго-западнее и южнее Наро-Фоминска возобновляется. Это с боями отходят 110-я и 113-я стрелковые дивизии.
Генерал Ефремов едет осматривать для них рубеж, берет и меня с собой. Часто останавливаемся, делаем на карте пометки. За Атепцевом машина дальше не идет. Узкая лесная дорога — сплошное тесто из густой грязи. Командарм, подняв полы шинели, торопливо направляется туда, откуда вдруг послышалась частая стрельба и трескотня мотоциклов. На нас выбегают перепуганные бойцы.
— Стой! — кричит генерал. — Стой!
Бегущие останавливаются, переводят дыхание. Выжидают. Я тоже жду, как поступит командарм в такой острой ситуации.
— От кого бежите? Я специально ехал посмотреть, как вы укрепились, и вдруг, на тебе, бежите, — уже спокойнее говорит генерал.
— Поторопились малость, — соглашается один из бойцов. — Немцы на мотоциклах. Дозор, наверное. Другой откровенно и хвастливо заявляет:
— От границы бежим, научились, теперь из любого окружения выскочим и даже не попадем в него. Заметим чуть что не так, как сегодня, и лататы...
— Так вот вы о чем думаете! — гневно прерывает его Ефремов. — Москва рядом, а он «лататы»! Такого труса лично расстреляю, без жалости! Понял?
Все насторожились, выжидающе смотрят на командарма.
— Давайте закурим и обсудим наше положение. Огонек-то найдется? — неожиданно говорит командарм.
Потянулись руки в карманы. Зашелестели самокрутки.
Глубоко затягиваясь, командарм медленно обводит глазами красноармейцев и, отделяя каждое слово, произносит:
— В такое время от солдатского долга не скроешься, тем более от своей совести не сбежишь. А трусы обычно раньше всех гибнут.
Проходит немного времени, и генерал как ни в чем не бывало спрашивает:
— Покурили? Перевели дух? А теперь, друзья, вперед! — и идет в сторону, откуда прибежали бойцы.
Обгоняя Ефремова, красноармейцы устремляются в лес. Я продираюсь сквозь ветви за бойцами. И хотя момент неподходящий, размышляю о том, чему только что был свидетелем.
При внезапном появлении противника красноармейцы дрогнули, побежали. Командиры не сумели в этот критический момент подчинить их своей воле, дело это сложное, требующее воздействия на психику.
Бывает, что потерявшие равновесие начальники в таких ситуациях грозят пистолетами, но этим только увеличивают беспорядок. В сегодняшнем случае силой, заставившей остепениться людей, явилось спокойное, уравновешенное поведение генерала Ефремова.
Еще в детстве я не раз слыхал рассказы односельчан, бывалых кавалеристов, о лихих атаках и о панике, которая возникала, разумеется, только среди врагов. «Прорвались мы к ним в тыл, такого там страху нагнали, что они без оглядки кто куда. А коль паника началась, то кроши налево и направо».
Нет, на войне не все так просто, как в рассказах лихих рубак.
*
После захвата Малоярославца враг бросил на Наро-Фоминск армейский корпус из двух пехотных и одной танковой дивизий. Гитлеровские генералы полагали, что им без особого труда удастся выйти на наро-фоминское шоссе и по нему ворваться в столицу. Однако еще перед Боровском вражеский корпус атаковали наши части, сбили темп его продвижения и в течение восьми суток сдерживали фашистов на подступах к Наро-Фоминску, обеспечив время для развертывания 33-й армии.
Для удержания Наро-Фоминска, являющегося ключом обороны на этом направлении, из резерва Ставки прибыла 1-я Московская мотострелковая дивизия, имеющая в своем составе танковую бригаду.
До войны это соединение знала вся страна по парадам на Красной площади. Дивизия почетно называлась именем Московского пролетариата, а в народе любовно Пролетарской. Первый бой она успешно провела на реке Березине и еще в сентябре была преобразована в гвардейскую. Дивизией командовал полковник Александр Ильич Лизюков, одним из первых с начала войны получивший звание Героя Советского Союза.
Генерал Ефремов приказал первому эшелону пролетариев занять оборону юго-западнее Наро-Фоминска чтобы прикрыть выдвижение частей дивизии на рубеж реки Нары и отход наших частей из-под Боровска.
21 октября в 16 часов по гражданской связи получаем сообщения о появлении противника в Елагине, Котове, а три часа спустя — в Атепцеве и Таширове.
— Узнайте номер дивизии противника, наступающей от Боровска, ее состояние и организацию, — приказывает командарм.
Чтобы выполнить эту задачу, нужны пленные или, как минимум, документы, взятые у убитых солдат и офицеров. В данном случае пленных и документы можно добыть только при столкновении с противником.
Для выполнения задания направляюсь на юго-западную окраину Наро-Фоминска, в передовые подразделения пролетариев. С рассветом на этом участке разгорается ожесточенный бой. В памяти он остался на всю жизнь.
Противник обрушивает на наши позиции мощный артиллерийский огонь. Кругом взрывы. И вот из леса неуклюже выползают вражеские самоходки. Стреляют с короткой остановки, снаряды пролетают над нашими головами и гулко рвутся в городе. Потом появляются автоматчики. Они берут оружие навскидку и строчат с ходу.
Назойливый, до тошноты неприятный свист пуль виснет над полем боя. Невольно голова вдавливается в плечи, во рту становится солоно, все тело бьет мелкая дрожь. Надо как-то отвлечь внимание от опасности, переключить его на другое.
— Приготовиться к отражению атаки! — раздается команда. Голос командира дрожит от волнения.
Пулеметчики выкатывают на площадку «максим», артиллеристы замирают у «сорокапяток». Действия бойцов уверенны, деловиты, целесообразны, видимо, они уже пережили первое воздействие боя на психику. Невольно и я достаю револьвер, прокручиваю барабан, проверяю, полностью ли заряжен. Исчезает Дрожь, внимательно слежу за опушкой леса, за вражескими самоходками, ведущими огонь с места. Вокруг раздаются команды, которые становятся увереннее, требовательнее, настойчивее.
— Пулеметы первого взвода, прицел пять. Приготовиться!
— Гранаты к бою!
— Приготовить бутылки КС!
За каждой командой следуют определенные действия, отвлекая внимание воинов от опасности. Энергично заработал «максим». Расчет ведет огонь с рассеиванием по фронту и в глубину, заставляет гитлеровцев плюхаться на землю, искать укрытия в бороздах, наполненных водой.
Из леса выползают еще четыре самоходки и двигаются на нас. Фашистские самолеты, построившись в «чертову карусель», бомбят город. Все кругом грохочет. Подымается вражеская цепь. Нервы одного нашего бойца не выдерживают, с каким-то диким воплем он выскакивает из окопа, бежит, шагов через десять падает замертво. Как же прав был командарм, говоря, что трус гибнет в первую очередь!
«Сорокапятки» не умолкают ни на минуту. Обидно, что мал их калибр, не пробивают они лобовую броню вражеских машин. Одна самоходка вырывается вперед, приближается к нам, еще минута — скроется между горящими постройками. Но вот она круто поворачивается, разматывая гусеницу, и слабый борт артиллеристы прошивают вторым снарядом. Из машины выскакивают гитлеровцы и в тот же миг валятся, сраженные пулями. Дымом заволакивает и вторую самоходку. Забросанная бутылками с самовоспламеняющейся жидкостью, она вспыхивает как свеча.
Прикрываясь постройками, спешу к первой самоходке. Там уже хозяйничают полковые разведчики.
— Все, — досадует один из них. — Только солдатские книжки.
— Из машины взяли формуляр?
— Не лазали. А разве он может пригодиться? Тогда сейчас.
Но из открытого люка самоходки появляется дымок, потом вымахивает пламя и валит черный густой дым.
Атака противника захлебывается, и его боевые порядки пятятся к лесу.
Отползаю в безопасное место, рассматриваю взятые документы. Судя по скупым записям солдатских книжек, на нас наступает 258-я пехотная дивизия.
На артиллерийском наблюдательном пункте, оборудованном в церкви, нахожу телефон. С трудом, через два полевых коммутатора, соединяюсь с командармом и докладываю полученные сведения. Он приказывает продолжать наблюдение.
Бой нарастает. Чаще рвутся вражеские снаряды в городе, станцию бомбят самолеты противника. 175-й мотострелковый полк пролетариев и отряд Беззубова с боем отходят на восточный берег Нары. Следом за ними в город врываются вражеские танки и транспортеры с пехотой. Гитлеровцы попадают под обстрел нашей артиллерии, выскакивают из машин, дворами и огородами бегут к реке.
С колокольни церкви, откуда я веду наблюдение, панорама боя предстает в деталях, и все они говорят о том, что противник собрал в кулак немалую силу. Мои наблюдения прерывает появление на колокольне пулеметного расчета.
— Командир пулеметного отделения сержант Ткачев. Наводчик пулемета рядовой Подопригора, — представляются пришедшие, и я узнаю в них собеседников на сборном пункте.
Пулеметчики быстро устанавливают «максим» и открывают огонь по вражеской пехоте у трехэтажного кирпичного дома, потом по скоплению фашистов у ткацкой фабрики. Стрельбу на колокольне подхватывают пулеметы в окопах по левому берегу реки. Волна вражеских солдат откатывается. Потом атака повторяется.
Быстро сгущаются сумерки. Бой стихает. Решаю возвратиться в штаб. В это время телефонист подзывает меня к аппарату.
— Соболев, вот что, мы приехали. Я твой начальник Потапов, — сообщает незнакомый голос. — «Хозяин» поставил задачу узнать, какими силами фашисты будут наступать утром. Пролетарцы в полночь организуют поиск южнее железнодорожного моста и у ткацкой фабрики. Ты там рядом, поэтому я договорился с Кузнецовым из штаба дивизии, чтобы «языков» или документы к тебе тащили, а ты сведения передашь по телефону. Ясно, голова районная? Связь будем держать взаимно.
Потянулось томительное время ожидания. Пулеметчики приглашают разделить с ними нехитрый солдатский ужин.
Противник то и дело освещает передний край ракетами, район церкви обстреливает из артиллерии и минометов.
— Вот стервецы, и поесть-то не дадут спокойно, — ругается Подопригора.
Он оказывается весьма разговорчивым, и вскоре узнаю, что звать его Петром и что он сибиряк. В Сибирь еще его прадед был выслан с Украины за избиение управляющего графским имением. Отца Петра в восемнадцатом расстреляли колчаковцы, а мать умерла от сыпняка, и трехлетний мальчик остался круглым сиротой. Рос у дяди, а когда исполнилось тринадцать лет, дядя отдал его учеником в фабрично-заводскую школу. Стал Петя токарем по металлу. Увлекался спортом, прыгал с парашютной вышки, сдал нормы ГТО, метко стрелял. В армии стал отличником боевой и политической подготовки.
— Беда в моей жизни, если хотите знать, началась 22 июня. Как только фашисты спихнули нас с укреплений на границе, мы пошли лесом. Часть двигалась по составленному графику, а для нас, разведчиков, графика не существовало: полк на привале — мы в дозоре, полк в лесу — мы по опушкам наблюдали, нередко и в бой вступали, чтобы предохранить главные силы. Однажды откуда ни возьмись — танки. А нам с ними и сразиться нечем. Согнал нас противник с дороги в непролазные болота. В них-то и отбились от полка. Группой шли, человек двадцать. Соединились со своими перед рекой Десной. Включили нас в часть, а там по разным подразделениям. Многие из группы попали в разведку, вроде по старой специальности. С этой ротой и вышли сюда, в Наро-Фоминск, — заканчивает рассказ Подопригора.
Сменяется артиллерийский наблюдатель: приходят коренастый, с добродушным взглядом лейтенант и расторопный сержант-связист. Они по-хозяйски проверяют телефонный аппарат, переставляют его ближе к простенку. Лейтенант нажимает кнопку:
— Алло! «Терек»? Говорит «Нара». Как слышите? Проверка линии...
Во втором часу ночи у ткацкой фабрики разгорается перестрелка. В нее включаются минометы. Наверняка этот шум подняли наши разведчики. Потом бой становится тише и совсем смолкает.
Жду с полчаса и звоню Потапову. Результаты поиска неутешительные. Недалеко от фабрики разведчики убили нескольких вражеских солдат, а «языков» нет. Документы подтвердили уже известное: наступает пехотная дивизия. Без «языков» возвратились пролетарцы и из района южнее железнодорожного моста.
Потапов приказывает до утра оставаться на месте и определить на слух скопление танков у противника. Под утро докладываю, что гул танков затухал в районе ткацкой фабрики и западнее железнодорожного моста.
Небо на востоке едва посветлело, а противник уже открыл артиллерийский, минометный и пулеметный огонь по всему восточному берегу Нары. Сотни фашистов высыпают из-за домов и с криками бросаются в атаку через реку. Наши части встречают их огнем. Мы тоже бьем по врагу с колокольни. Я беру карабин артиллериста, занятого у телефона. Целюсь в фашиста с ручным пулеметом, который выскочил из-за кирпичной стены. Стреляю. Пулеметчик падает, но вскоре устанавливает пулемет и обстреливает окоп около церкви. Нажимаю спуск еще раз. Пулемет замолкает.
Потом что-то ярко вспыхивает, ослепляет, раздается оглушительный треск. Все это мгновенно. Я потерял сознание. Придя в себя, вижу, как Подопригора ползет к сержанту, который в неестественной позе лежит на боку в луже крови.
— Крепись, браток. Сейчас перевяжу. Посмотри, Коля, и эту атаку отбили, — ласково говорит пулеметчик, склонившись над раненым. Приложив ухо к груди товарища и не уловив биения сердца, Петр кричит: — Коля, друг!..
Одна атака за другой обрушились на дивизию Лизюкова. Противник лезет напролом. На смену подбитым танкам и скошенным цепям солдат появляются новые. У моста и церкви дело доходит до ручных гранат. Кругом все горит, дым ест глаза. Трудно дышать. Пулемет Подопригоры смолкает: кончились патроны.
Вражеские артиллеристы перенесли огонь в глубину обороны дивизии, к вокзалу. Гитлеровцы перебежками продвигаются вперед. Церковь остается у них в тылу — мы окружены! Молча переглядываемся и понимаем друг друга без слов.
— Фашисты лезут! — тревожно кричит лейтенант-артиллерист, хватает карабин и стреляет вниз.
Под нами слышен треск автоматов. Пули жужжат, как злые осы. Они бьются о простенки, о толстый арочный свод, сплющиваются и горячими плевками падают вниз. Мы отстреливаемся, но патроны для карабинов тоже на исходе.
Петр оглядывает последнюю гранату, видимо, решает, как ее лучше использовать.
— Как быть, товарищ капитан?
— Драться до последнего, а там... — машу рукой в сторону, дескать, бросимся вниз, но врагу живыми не сдадимся.
— Рус! Ты капут! — доносится снизу. — Сдай-вай-сья!
Внизу скапливается все больше и больше солдат противника. Какой-то остервенелый фашист бросает гранату, дает длинную очередь и начинает взбираться наверх.
Петр выдергивает чеку у гранаты, отжимает большой палец — сухой щелчок, и граната в полете. Потом взрыв.
Ждем, что предпримут гитлеровцы дальше. Но они больше не лезут. Не слышно суетни и криков под нами. Осматриваемся. Со стороны вокзала, отстреливаясь, бегут через огороды вражеские солдаты. Им вдогонку строчат наши пулеметы. Забыв об осторожности, высовываемся из-за мешков с землею, чтобы лучше видеть происходящее. Фашисты пытаются удержаться в домах и развалинах недалеко от реки, но их атакуют наши танкисты и отбрасывают за реку.
— Э, черт возьми! Надо же по-дурному схватить! — ругается Подопригора, зажимая рану на руке.
В сплошном дыму трудно дышать, а тут еще противник поднимает дымовую завесу.
— Есть кто живой на колокольне? — слышится родная русская речь.
К нам поднимаются трое раскрасневшихся красноармейцев. Не время проявлять чувства радости, а как хочется обнять своих спасителей!
— Быстренько спускайтесь! Мы пулемет будем ставить. Эк как задымили, ничего не видно. Тут хороший обзор-то? — спрашивает пришедший сержант.
— Лучше не надо, — отвечает Подопригора, придерживая раненую руку. — Мой-то пулемет тоже исправный, бой выверен, только патронов не было...
И вот мы, пережившие страшные минуты на колокольне, ползем через дорогу.
— Сюда давайте, сюда! — слышится голос с огорода.
Прячемся в щель. Как хорошо и уверенно чувствуешь себя, зарывшись в землю. Теперь опасны только прямые попадания, а они не так уж часты.
— Придется вам переждать, — говорит незнакомый молодой лейтенант, помогая Петру перевязать руку. — Я разведчик. Из штаба 1-й гвардейской мотострелковой. Лейтенант Манохин, — представляется он.
На передовой люди знакомятся быстро. Нет нужды долго присматриваться друг к другу. Один бой, одна атака заменяют пуд съеденной вместе соли. Рванет вблизи снаряд, и человек — как на ладони, словно наизнанку выворачивается.
Петр Подопригора становится мне каким-то близким, с чувством уважения смотрю на этого менее суток знакомого товарища, а кажется, что давным-давно его знаю. Мне жаль с ним расставаться, но приходится: пользуясь затишьем боя, к щели подползают санитары и забирают побледневшего, с осунувшимся лицом Петра.
— Товарищ капитан, как только вылечусь, в разведку пойду. Возьмете?
— Обязательно, — говорю я, пожимая на прощание его руку.
Нравится мне и лейтенант своей рассудительностью, смелостью, уверенностью и расчетливостью. Ни одного у него лишнего движения, все целесообразны.
Манохин передает мне две пачки документов, перевязанные шпагатом.
— Эти — из 258-й пехотной. У церкви взял, — показывает он стопку побольше. — А эти — из 20-й танковой, принесли из-за железнодорожного полотна...
Вечером возвращаюсь в отдел и радостно встречаюсь со своими сослуживцами. Много они испытали, добираясь от Спас-Деменска до Наро-Фоминска. Шоссейные дороги на этом направлении были в руках врага, и им пришлось с боем пробиваться через многочисленные заслоны или обходить их стороной.
В отделе есть потери, его начальник полковник Колесников тяжело ранен и отправлен в госпиталь.
О новом начальнике отдела капитане Потапове, с которым я уже познакомился по телефону, от товарищей узнаю, что он энергичный, смелый командир — лично участвовал в отражении вражеской атаки у вокзала. Немного шумлив, в обиходе со всеми на «ты», а при обращении употребляет слова «голова районная».
33-я армия остановила противника и 1 ноября перешла к плановой обороне, имея от Нарских прудов до Таширова 222-ю стрелковую, левее ее до Горчухина — 1-ю гвардейскую мотострелковую, южнее ее до Слизнева — 110-ю и на левом фланге — 113-ю стрелковые дивизии. Задача армии — не допустить прорыва противника к столице на Наро-Фоминском направлении.
Гитлеровцы то и дело атакуют и навязывают бои местного значения, стремясь захватить плацдарм восточнее Нары, с которого бы можно было сделать последний прыжок к Москве.
Перед разведчиками армии со всей остротой встала задача непрерывного наблюдения за действиями противника, регулярной охоты за «языками». Штабы соединений и частей ведут непрерывную кропотливую работу по сбору информации о противнике, отбирают в разведывательные подразделения смелых и энергичных людей, шаг за шагом овладевают искусством ведения разведки.
Среди соединений армии разведка более налажена в Пролетарской дивизии.
— Вот что, Соболев, поезжайте к гвардейцам, присмотритесь у них к разведке, а потом по такому же образцу и в других дивизиях дело поставим, — распоряжается капитан Потапов.
В Наро-Фоминске идет бой. Он здесь и не прекращался, иногда только немного притихнет, чтобы через час-другой вспыхнуть с новой силой.
Обстановка блиндажа разведывательного отделения штаба дивизии по-фронтовому скромная. Два топчана, накрытые армейскими одеялами.
Ящик вместо тумбочки. На нем коптилка из гильзы снаряда малого калибра. Печка, сделанная из железной бочки. Стол — крышка ящика из-под папирос, накрытая газетой.
— Вридначальника отделения старший лейтенант Кузнецов, — представляется затянутый ремнями загорелый танкист лет тридцати.
С лейтенантом Манохиным встречаюсь как со старым знакомым.
Старший лейтенант В. М. Кузнецов в разведке около месяца. До этого он был танкистом. С начала войны успел покомандовать взводом, ротой, батальоном. Энергичный, по-«танкистски» подвижный. Его помощник лейтенант В. И. Манохин — собранный, рассудительный, находчивый командир. Оба — командиры смелые, не любят засиживаться в штабе, их стихия — действие, изыскание новых и новых способов добывания сведений о противнике.
Не успел начаться наш разговор, как позвонил начальник штаба дивизии полковник Д. Д. Бахметьев.
— Противник атаковал и зацепился за наш берег. Комдив Лизюков приказал контратаковать его танками. Придется прерваться, товарищ капитан. Мы с Манохиным пойдем к танкам. В контратаке наверняка будут «языки» и документы, — выпаливает Кузнецов информацию и свое решение.
Направляемся втроем в подразделения, готовящиеся к контратаке.
Танки Пролетарской прорываются сквозь сплошную стену артиллерийских взрывов и скрываются в дыму за развалинами деревни. Бой не утихает до самого вечера. Перед сумерками гитлеровцы откатываются за реку.
Ночью собираемся на командном пункте штаба дивизии. За ужином разговоры о пережитом в бою.
— Когда перешли в контратаку, я с группой из четырех разведчиков ворвался в сарай, а там полно фашистов! «Хенде хох!» — кричу им и замахнулся гранатой. «Майн гот! Капут!» — заголосили они, бросили оружие и руки вверх. Одиннадцать пленных сразу! Одного из-под крыльца тащили. Такой он крик поднял, что и сейчас звон в ушах, — не остыв еще от возбуждения, рассказывает Манохин.
Остаток ночи занимаемся пленными. Подтверждаются уже имевшиеся сведения об организации и боевом составе вражеской дивизии. Пленные держались замкнуто, отвечали неохотно, ссылаясь на верность присяге. Один солдат было разоткровенничался, но, увидев, что его показания заносятся в протокол, начал упрашивать:
— Не надо! Прошу не записывать! Нам говорили, когда русских разобьем, гестаповцы найдут записи допросов, и изменникам придется плохо. Меня повесят, а родных в концентрационных лагерях сгноят. Не записывайте, все скажу, только не записывайте!
— И вы в это верите? — спрашивает солдата Кузнецов.
— Фюрер еще не обманывал нас. Он обещал Чехословакию, Польшу, Францию, и они наши. Он сказал: «Мы победим русских», и вот мы уже у Москвы. Все скажу, что знаю, только не записывайте...
Только под утро сумели продолжить наш разговор об опыте организации и ведения разведки в 1-й гвардейской мотострелковой дивизии. Кузнецов и Манохин подробно рассказали о системе наблюдения в полосе пролетариев.
В холодные осенние дни долину реки Нары часто затягивал плотный низкий туман. Наблюдение из окопов за противником в этих условиях было затруднено. Жизнь заставила устраивать наблюдательные пункты на высоких точках, и прежде всего на деревьях.
Тяжела служба на таких НП. Влезет наблюдатель на дерево и стоит на сучке часами, пристегнувшись ремнем к стволу, — ни размяться ему, ни руками помахать. Стоит смирно, чтобы не покачнуть дерево и этим не выдать себя.
Прием этот не новый. Но разведчики-пролетарцы умело применили его в конкретной обстановке, и не раз он приносил им успех.
Однажды гитлеровцы решили воспользоваться туманом и по глубокому, заросшему кустарником оврагу незаметно выйти в тыл нашим подразделениям. НП на ели возвышался над пологом тумана, и дежуривший там наблюдатель еще в километре заметил вражескую группу. Об этом он доложил в штаб, а оттуда последовало распоряжение — и навстречу гитлеровцам вышла разведывательная рота полка.
Командир роты организовал засаду. Бойцы замаскировались по верху оврага с той и другой стороны. Замерли. Вскоре услышали шорох и легкое потрескивание сучьев, потом увидели шесть фашистов, пробиравшихся в наш тыл. Головное охранение противника ротный пропустил, а как только в «фокус» засады втянулось ядро группы, дал команду, и в упор захватчикам ударили ручные пулеметы, автоматы.
Бой был скоротечным. Разведчики взяли 17 пленных, восемь ручных пулеметов, 26 автоматов.
Опыт пролетариев по созданию НП, использованию радиоперехватов, применению ложных целей для обнаружения артиллерийских позиций противника и отвлечения его авиации, организации агентурной разведки был обобщен разведотделом штаба армии и рекомендован другим соединениям.
*
В 222-й стрелковой дивизии обязанности командира разведывательной роты исполнял младший политрук Федор Васильев. Беспокойная солдатская судьба выпала на его долю. Будучи красноармейцем, он сражался на Халхин-Голе против японских милитаристов. Только успела затянуться рана, и Федор оказался на Карельском перешейке против финской военщины. После ускоренных курсов младших политруков коммунист Васильев становится заместителем начальника пограничной заставы по политической части.
Война с немецкими захватчиками застала его с отпускным билетом в кармане на железнодорожной станции: он собирался в Ленинград к невесте. Рано утром на станцию налетели фашистские самолеты. Васильев вернулся на заставу, вокруг которой уже кипел бой. Федор бросился в самое пекло, был ранен, но из боя не ушел. Застава и стрелковая рота, прибывшая ей на подмогу, не могли сдержать натиск вражеских танков, понесли большие потери и отошли.
В этих боях Васильев встретил Дмитрия Дудника, рядового с соседней заставы. Они вместе были на сборах физкультурников, отстаивая спортивную честь пограничного отряда, и хорошо знали друг друга, Просьбу бывших пограничников о назначении их в разведку охотно удовлетворили, и так они начали служить вместе.
В противоположность Федору, Дмитрий молчалив. Обычно угловатый и медлительный, Дудник становился неузнаваемо ловок, энергичен и находчив, когда этого требовала обстановка.
Однажды Васильев, Дудник и еще два разведчика проникли во вражеский тыл и на лесной дороге затаились в засаде. Под вечер появилась повозка с ездовым. Расправились с ним без хлопот. Дудник переоделся в немецкую форму, разведчики уселись на повозку и поехали в деревню.
На окраине их остановил часовой. Дудник молча достал трофейную сигарету, потом спрыгнул с сиденья и жестом попросил у гитлеровца прикурить. Не успел тот сообразить, в чем дело, как упал навзничь от мощного удара. Васильев бросился к крайнему дому — тихо. Осторожно постучал в окно. Его не сразу открыла хозяйка-старушка. От нее узнал, что в деревне гитлеровцев мало и они размещаются в двух домах, в одном из них, крытом железом, живут офицеры.
Вскоре, постукивая колесами, повозка двинулась к центру деревни.
— У домов должна быть охрана. Остановимся и вылезем не спеша, отряхнемся, разомнем ноги, чтобы усыпить бдительность охраны. Часового снимешь ты, — поручил Васильев Дуднику. — Вы же, ребята, сразу к первому дому и ждите у дверей. Я — к офицерскому, с гранатами. Услышите взрыв, бросайте и вы. Гранат не жалеть, бить так бить! — распорядился младший политрук.
Дмитрий остановил лошадей перед офицерским домом, на крыльце которого топтался часовой. Как и условились, разведчики слезли с повозки, стали разминаться, а Дудник осматривать упряжь. К нему подбежал часовой, что-то спросил, но вместо ответа получил такой удар, что даже и не вскрикнул.
Далее все шло своим чередом: в окна и двери полетели гранаты. Вбежав в избу, Васильев увидел стопку папок, конторских книг, а на вешалке — отутюженный, с медалями и позументами мундир и нарядную фуражку со вздернутой тульей.
За считанные секунды все было погружено на повозку, и, нахлестывая лошадей, разведчики поехали из деревни. В лесу они сгрузились, взяли трофеи на руки и пошли в свою сторону. Вскоре услышали погоню, лай собак. Им пришлось отстреливаться. Одного бойца ранило, и Дудник понес его на руках. Углубляться в лес фашисты побоялись и вскоре от группы отстали.
Чтобы пересечь линию фронта до рассвета, надо было торопиться. Васильев решил часть трофеев спрятать в лесу — не было сил тащить. Решили отобрать самые важные. Но как это сделать, если никто не умеет читать по-немецки? Пока сержант Дудник делал носилки, командир группы дважды пересмотрел трофеи и выбрал толстую книгу в кожаном переплете с серебряным тиснением, полагая, что она самая ценная из тех, что захватили, и конечно же решили взять с собой парадный мундир и фуражку.
К линии фронта группа подошла во второй половине ночи. Однако, какая бы темень ни была, безопаснее всего ничейную полосу преодолевать только ползком — здесь вражеский и наш огонь ложатся внакладку. Ребята завернули раненого в плащ-палатку, и младший политрук Васильев, сменив уставшего Дудника, потащил его к своим позициям.
По возвращении разведчики понесли трофеи в штаб. Дмитрий нес мундир, а Федор взял под мышку книгу в кожаном переплете. Они были уверены, что разгромили солидный штаб, убили генерала и захватили важные документы.
В штабе дивизии переводчик полистал страницы принесенной книги и, сокрушаясь, произнес:
— Не то принесли, ребята, не то! Это же номенклатурный перечень лекарств, разрешенных к употреблению при лечении животных, и указатель фирм, их поставщиков. Ну, брат, и ошиблись, промашку-то какую дали! В штабе были и не могли взять что-то поважнее, — упрекал переводчик разведчиков.
— А это чье? — неуверенно пробасил Дмитрий, показывая на мундир.
— К сожалению, и мундир не генерала, а офицера- ветеринара. Вот полюбуйтесь, — и показал изумленным разведчикам цветной рисунок. — Может, еще какие либо бумажки остались у вас в землянке?
— В лесу спрятано много папок, не под силу было тащить. Разрешите, ночью с Дудником сходим? К утру доставим, — обратился младший политрук к начальнику разведки.
На следующее утро в штабе дивизии только и раз говору было о двух мешках документов, доставленных разведчиками. Переводчик читал заглавия папок и книг и бросал их в угол, кратко определяя дальнейшее назначение так трудно добытых трофеев:
— В печку!
На толстом замусоленном журнале внимание переводчика остановилось. Он протер очки, громко прочитал по-немецки и сразу же перевел на русский язык:
— Журнал регистрации лошадей, находящихся на излечении в ветеринарном пункте пехотной дивизии.
Пунктуальный писарь внес в журнальные графы номера частей, из которых поступили лошади, чем они больны, когда выписаны и куда направлены. Не меньшей по ценности оказалась и папка с перепиской по вопросам укомплектования дивизии лошадьми. В ней было много адресов тыловых частей и находящихся, на отдыхе линейных частей.
— Вот это как раз то, что нам надо. Идемте скорее к командиру дивизии.
Комдив выслушал доклад о налете группы Васильева на ветеринарный пункт и объявил благодарность всем его участникам....
*
Еще во время октябрьских боев противнику удалось переправиться через Нару и закрепиться на восточном берегу против деревни Чичково. Плацдарм был невелик, но постоянно держал в тревоге нашу 113-ю стрелковую дивизию. Там ни разу не брали «языка», и на карте нашего отдела вместо номера, вражеской дивизии и полка красовался жирный знак вопроса, поставленный карандашом начальником штаба армии генералом А. К. Кондратьевым. Каждый раз, глядя на эту карту, знак воспринимался как неотложная задача вскрыть силы противника и как упрек всему коллективу разведчиков в неспособности взять «языка».
Начальник разведывательного отделения штаба дивизии старший лейтенант Сергей Ярославцев испробовал многие варианты засад и поисков, но пленных в своей полосе не достал.
— Без артиллерийского огня взять невозможно. Гитлеровцы не выходят за свой передний край, подступы к нему ночью освещают ракетами, по делу и без дела строчат из пулеметов трассирующими. А вот бы обрушиться на чичковский плацдарм артогнем, да покрепче, тогда они иначе бы себя повели, — объясняет Ярославцев неудачи и высказывает свои мечты о мощном огне артиллерии, поддерживающей поиск.
А 113-я дивизия остро испытывает недостаток боевых припасов. Она отрезана от баз снабжения ужасным бездорожьем, которое не только машины, но и повозки не могут преодолеть. В связи с этим боевые припасы, продукты и даже фураж дивизия доставляет вручную за 15 километров.
Подсчитали с Ярославцевым, сколько потребуется артиллерийских выстрелов на проведение поиска, и пришли в ужас — 360 снарядов! Разве нам столько дадут!
На всякий случай отработали план поиска с соблюдением всех правил штабной службы и пошли на обсуждение его к командиру дивизии.
— Так, так, — подтверждал полковник К. И. Миронов, читая план, но как только дошел до раздела «Материальное обеспечение», у него вырвалось: — С ума сойти! За одну ночь выпустить столько снарядов, а потом молчать? Нет, такой план утвердить не могу, он не по моим возможностям. Пусть командарм решает и снаряды дает.
Генерал Ефремов с одобрением отнесся к идее поиска, но задачу он поставил гораздо серьезнее —ликвидировать вражеский плацдарм перед Чичковом. На выполнение этой задачи выделялось требуемое количество снарядов.
— В 113-й дивизии это будет первый наступательный бой и должен завершиться только успехом: ведь он проводится в ночь на праздник Октября, и надо убедить красноармейцев дивизии, что они могут бить и побеждать противника, — заключил обсужден» командарм.
Пока штаб дивизии отрабатывал приказ, мы с Ярославцевым уточнили план действий разведывательных подразделений. С наступлением темноты выдвинулись на наблюдательный пункт, место для которого наметили еще днем. Заняли исходное положение и разведывательные взводы.
Противник не ожидает нашей атаки, у него те же дежурные очереди из пулеметов, освещение местности ракетами, что и в прошлые ночи.
Миновала полночь. Приближается время нашей атаки. В назначенное время наша артиллерия открывает беглый огонь по плацдарму противника. В первые минуты гитлеровцы молчат, но вскоре их артиллерия и минометы повели ответный огонь по нашей передовой. Однако наш огонь оказывается мощнее. Одна за одной умолкают огневые точки противника, атакованные нашими подразделениями. Поступают сигналы от взводов, что они уже у реки и закрепляются. И ни одного сообщения о захвате пленных.
— Куда же фашисты делись? Они же отстреливались! Разрешите, сбегаю во взводы, — просится Сергей и убегает к Наре с ординарцем и связным.
Он возвращается под утро в сопровождении шести человек, нагруженных трофеями. Тут пулеметы, ротные минометы, карабины и автоматы. А «языка» нет.
На рассвете оставляем свой НП и направляемся с Ярославцевым в штаб полка. И вдруг выстрел! Бросаемся на землю, наблюдаем. В густой заросли кустарника обнаруживаем гитлеровца, приближаемся к нему с двух сторон. Прыжок — и я оказываюсь с ним один на один. Завязывается возня, которая закончилась для фашиста пленением, а для меня синяком под глазом.
По возвращении в штаб армии с Потаповым идем на доклад к командарму.
Командующий слушает внимательно рассказ о ходе операции.
— Синяк-то там получили?
— Так точно, не избежал. Один на один встретились, — немного хвастливо отвечаю.
— Вместо того чтобы организовать подчиненных, сами лезете туда, куда не следует. Ведь вы командир из штаба армии, широко осведомлены и сами можете стать добычей вражеской разведки. На будущее не рекомендую без особой необходимости работникам штаба армии выходить за передний край.
Тайфун — грозное явление природы, и, кажется, нет другой такой стихии, перед которой был бы так бессилен человек.
Свое генеральное наступление на Москву гитлеровцы многозначительно назвали операцией «Тайфун». Они создали на Московском направлении значительное превосходство в силах и рассчитывали одним махом разделаться с нашими войсками.
Однако получилось не так. Вся страна встала на защиту Москвы. Непрерывным потоком со всех концов Родины сюда шли пополнение, боеприпасы, боевая техника.
По призыву Московской партийной организаций грудью встали на защиту родного города москвичи. В октябре в Москве было сформировано 25 батальонов из добровольцев. Многие патриоты в те дни подавали заявления с просьбой направить их в разведку, в партизанские отряды и в диверсионные группы. И тогда и сегодня, через 30 с лишним лет, я восхищаюсь мужеством, величием духа, который проявили наравне со взрослыми юноши и девушки, наши комсомольцы.
В суровых боях под Наро-Фоминском многие молодые патриоты участвовали в выполнении боевых задач, которые вставали перед армейской разведкой. К сожалению, в силу требований конспирации большинство из них я знал только под условными именами.
Разведчики 113-й дивизии имели связь с Боровским партизанским отрядом. Ее надежно осуществлял связной отряда. Надо иметь в виду, что связному приходилось каждый раз не только переходить через боевые порядки противника, но и переправляться через осеннюю холодную Нару. Мне он представлялся сильным, ловким и закаленным человеком. Однажды, заехав по делам службы к Сергею Ярославцеву, в его землянке я застал мальчонку лет десяти — двенадцати. Это и был партизанский связной.
В сообщении, доставленном связным в этот раз, командир отряда Рачков подробно указывал о расположении противника по деревням, о местах артиллерийских батарей, передвижениях обозов. Мы активно использовали эти сведения в очередной разведсводке.
После войны мне удалось разыскать этого мужественного патриота. Его имя Николай Арбузов.
*
Штабам дивизий было рекомендовано привлечь к сбору и добыванию сведений о противнике местных жителей, хорошо знающих окрестные леса и деревни. Они скрыто пробирались через линию фронта, углублялись в тыл на несколько километров и, под разными предлогами переходя от деревни к деревне, наблюдали за размещением и передвижением фашистских войск.
У разведчиков-пролетариев боевой помощницей была девушка Саша. Она уже два раза была в тылу врага. Перейдя линию фронта в третий раз, Саша не появлялась несколько дней.
— Она у меня из головы не выходит, вроде бы с ней что-то страшное происходит, — сокрушался Кузнецов.
И предчувствие не обманывало Кузнецова. Как потом стало известно, Сашу задержал патруль полевой жандармерии. Двое суток она мерзла и голодала в подвале.
— Паршивый девтшонка, говори, кто тебя посылай? Какой твой задатша? — сразу же закричал офицер, как только полевой жандарм привел Сашу в комнату гестаповца на допрос.
— Никто не посылал. Ничего не знаю. Родных ищу, — плакала Саша и ничего другого не говорила.
Гестаповец ее жестоко бил.
— Последний раз спрашивай, кто есть ты?
— Русская я, русская, — ответила Саша и впала в забытье.
— Пристрелить! — приказал офицер жандарму, стоявшему у порога.
Фашист оттащил Сашу на огород и выстрелил в нее.
Очнулась Саша ночью от холода, от боли и поползла туда, где вспыхивали ракеты, — там передовая, наши. К утру она была у своих.
*
Для обучения и руководства действиями на Наро-Фоминском направлении диверсионных групп, сформированных из добровольцев-москвичей. Военный совет армии создал оперативный пункт и назначил меня его руководителем.
Добровольцев обучали, как подрывать железнодорожные мосты, пути автомашины, как драться ножом, стрелять из пистолета, бросать в цель гранаты, бутылки КС, поджигать и подрывать постройки, занятые фашистами.
После прохождения курса обучения одной из групп проверяю ее готовность. Группу возглавляет Андрей. Вместе с ним обхожу строй. Останавливаюсь перед девушкой маленького роста, детский облик которой не изменили ни ватник, ни стеганые брюки, ни кирзовые сапоги.
— Не лучше ли вам возвратиться в Москву? Вы, Катя, можете и там участвовать в разгроме врага.
— Я никак не пойму, почему такие беспощадные ко мне люди? Если я ростом не вышла, так и надо попрекать? В райкоме это говорили, теперь вот вы, — всхлипывает от обиды Катя и продолжает: — Агитируйте и дальше: дескать, там будет трудно, не по твоим силам, подведешь группу, погибнешь... Насчет того, что мне под силу или нет, не сомневайтесь. Я больше половины норм ГТО второй ступени сдала. В мае получила значок «Ворошиловский стрелок». Занималась в кружках Красного Креста и телефонисток. Не отставала от других, а даже, хотите знать, выручала тех, кто ростом и повыше меня...
Итак, Катя остается. В группе еще трое — Виктор, Маша и Эрика, все комсомольцы-москвичи.
Эрика — немка. Еще девочкой вместе с отцом-коммунистом покинула она Германию, когда к власти пришли фашисты. Училась в советской школе, выросла на советской земле, среди советских людей. А когда пришла пора, полюбила сероглазого паренька с Волги. .Они стали мужем и женой.
23 июня муж ушел в военкомат. Вначале Эрика аккуратно получала письма и сама писала на полевую почту. Подолгу она смотрела на этот загадочный адрес, но так и не могла понять, где воюет Сережа. Последнее письмо получила в начале октября.
Родители Эрики вместе с заводом эвакуировались на восток. Звали с собой дочь. Она наотрез отказалась:
— Останусь в Москве. Может, письмо придет от Сережи.
Отец знал, что спорить с Эрикой бесполезно: дочь выросла решительной, вся в него.
Эрика не дождалась письма. Она ходила на почту, предъявляла паспорт, просила перебрать кипу писем до востребования, но и там весточки от Сережи не было. Как-то утром в их дверь постучал красноармеец, отпросившийся на два часика из госпиталя, и сказал:
— Мы шли с Сергеем от Минска. Он дал ваш адрес и наказал зайти к вам, если буду в Москве. Хороший, душевный был товарищ. Двух «мессеров» сбил из пулемета. К ордену представлен...
— Был? Где он? Что с ним случилось?
— Погиб Сергей. Недалеко от Наро-Фоминска. Там и похоронили его в лесу.
В тот же день она пошла в райком комсомола:
— Направьте меня на фронт. В Наро-Фоминск!
Ей отказали. Эрика пошла в горком. Обошла почти все кабинеты и через несколько дней уже была у нас.
Еще сутки контрольных занятий, и группа, нагрузившись взрывчаткой и другим снаряжением, отправляется через линию фронта. При переходе полосы боевых порядков противника ее сопровождает проводник.
Вот что рассказал о действиях группы Андрей после возвращения с задания.
— Проводник оставил группу на шоссе неподалеку от деревни Рождество. Было еще темно. Дождь лил не переставая. Благополучно пересекли железную дорогу, оставив разъезд Башкино слева, и углубились в лес. Парными дозорами обследовали лес и наметили в глубине его сборный пункт. Для наблюдения вышли к дороге еще до рассвета.
С наступлением темноты члены группы встретились на сборном пункте. В результате наблюдения удалось установить, что на опушке леса в двух километрах от сборного пункта склад боеприпасов. На разъезде Башкино — цистерны с горючим. Охрана, не более пяти человек, прячется от дождя в уцелевшей будке. В лощине около деревни Рождество на позиции артиллерийская батарея. Два толстых телефонных кабеля проложены через поле. На дороге Наро-Фоминск — Боровск отмечены машины двух дивизий.
Девушки и Виктор прилегли отдохнуть, а я нес дозорную службу. Вдруг с юго-западной стороны ветер донес еле различимый шорох. Прислушался. Тихо. Потом опять шорох и треск веточки. Мгновенно бужу ребят. Берем наизготовку автоматы, гранаты и ножи. Теперь ясно, что с большой предосторожностью в направлении на нас кто-то двигается. Кто? Партизаны? Окруженцы? Немцы? Напряженно вглядываемся в темноту. По звуку шагов определяю, что от нас уже метрах в двадцати.
Спрашиваем: «Кто идет?» Томительная пауза.
Из темноты отвечают: «Смерть фашизму!»
Наши!
Это оказались окруженцы. Они шли от самой Десны. Вначале отряд насчитывал около 200 человек. С разрешения совета отряда многие остались партизанить на Смоленщине. Немало погибло в боях с врагом в лесах у Спас-Деменска, у Юхнова. После тяжелого боя южнее Вереи отряд разделился на группы, чтобы легче было выходить к своим. Старший в группе, насчитывающей семь человек, майор-артиллерист.
Сообща обсудили обстановку и разработали план действий. Окруженцы взяли на себя взрыв боеприпасов и ликвидацию батареи. Наша группа — поджог горючего на разъезде. Выходить договорились независимо друг от друга. Время операции назначили на 3 часа ночи.
Первыми выступили Эрика и Катя с тем, чтобы успеть подключить имевшийся у нас аппарат для прослушивания телефонного разговора по обнаруженному днем кабелю. За ними остальные.
Когда группы начали действовать, Эрика прослушивала по телефону реакцию немцев.
Штаб дивизии запросил командира полка о взрывах. Тот ответил, что ему ничего толком не известно. Через десять минут из штаба полка доложили в штаб дивизии о налете на батарею и о пожаре на разъезде. Командир фашистской дивизии распорядился усилить охрану в тылах и бдительность на передовой, а с наступлением рассвета выслать команды прочесать леса и овраги. В это время Эрика и Катя перерезали кабель и побежали на пункт сбора.
По заранее намеченным ориентирам группа вышла на место встречи с проводником и с его помощью благополучно перешла линию фронта.
Однако в последующем стало все труднее и труднее находить щели в боевых порядках врага для заброски диверсионных групп. Перепробовали разные способы и всевозможные ухищрения, но неудачи стали слишком частыми. И вскоре поступило указание эти операции прекратить. С диверсиями в тылу врага стали вполне справляться окрепшие партизанские отряды.
В ходе октябрьских боев силы противника были серьезно истощены, его ударные группировки растянуты. В первой половине ноября гитлеровское командование произвело перегруппировку частей, подтянуло из резерва дополнительные дивизии. Создав превосходство в силах, противник 15 — 16 ноября северо-западнее Москвы, а 18 ноября на Московско-Тульском направлении перешел в наступление.
Разведывательный отдел штаба фронта высылает нам свои сводки. С болью сжимается сердце, когда видишь, как пометки синим карандашом появляются на карте у Рогачева, Дмитрова, Яхромы, Звенигорода и юго-восточнее Москвы, вблизи Зарайска.
В этот период 33-я армия навязывает противнику бои местного значения, не дает ему возможности снять в ее полосе части и перебросить для усиления ударных группировок.
Разведчики 1-й гвардейской мотострелковой дивизии захватывают «языка» из 3-й моторизованной дивизии фашистов. Для нас это явилось полной неожиданностью. Всего лишь несколько дней назад тут была пехотная дивизия. Значит, в первую линию враг ввел свежие части, что обычно делается перед наступлением.
Донесения из штабов других дивизий тоже тревожные. С утра до вечера беспорядочно рвутся снаряды и мины по всей полосе обороны армии. Артиллерийские разведчики уверяют, что это пристрелка батарей, вставших на новые огневые позиции.
Сомнений больше нет — гитлеровцы готовят наступление и на нашем направлении. Но когда это произойдет, где враг нанесет главный удар — вот что волнует всю армию, и в первую очередь командарма М.Г. Ефремова.
В конце ноября по обстановке на карте видим, что линия фронта несколько суток колеблется на одном и том же рубеже, а 30 ноября в нескольких местах даже передвинулась на запад. Это значит, что на флангах фашистские войска больше не имеют успеха.
1 декабря после полуторачасовой артиллерийской подготовки противник атаковал позиции частей 33-й армии.
Невозможно определить, где враг прилагает основные усилия: грохот всюду — от фланга и до фланга. Чтобы выяснить обстановку, начальник штаба армии посылает в части офицеров из оперативного и разведывательного отделов. Меня с военным переводчиком политруком Борисом Леонтьевичем Сучковым командирует в Пролетарскую дивизию.
Враг атакует гвардейцев в лоб, через реку. Стрельба достигает такого накала, что в общем треске невозможно уловить отдельные выстрелы, даже взрывы гранат. Отбита уже третья атака.
В дивизии есть пленные, и мы с Борисом Сучковым сразу же приступаем к допросу. Первым входит унтер с Железным крестом. Переступив порог, он напускается на нас:
— Мой танк покорял Польшу, Бельгию, Францию, всю Европу! Он гордость фатерланда! После похода в Россию ему место в музее! Как вы смели стрелять в мой панцерваген! Вас жестоко покарают бог и фюрер!
— Что: за чепуху несете? — обрывает пленного Борис.
Слушать истерические бредни гитлеровца нет времени. Допрашиваем следующего пленного.
— Мы должны были наступать на Рассудово, там с кем-то соединиться и далее по хорошей дороге въехать в Москву, где нас со вчерашнего дня ждут эсэсовские дивизии...
— Вот как? Ждут, значит? Мы вас в Москву не пустим, а в Берлин войдем, попомни это! — вразумляет Сучков пленного.
Гвардии лейтенант Манохин приводит еще группу пленных из той же дивизии. На допросе пленные несут уже известный нам вздор:
— В Москве наши, еще вчера вошли.
Но вот перед нами немецкий солдат Лет двадцати пяти. Входит смело, здоровается:
— Гутен таг! — и широко улыбается. — Гитлер капут; — выкрикнул и сам опешил.
Мы удивлены.
Не ожидая вопросов, пленный четко докладывает, из какой он части, кто по должности. Потом просит ножик, вспарывает по верхнему шву голенище сапога и подает бумажку. Борис читает нашу листовку на немецком языке, призывающую солдат противника сдаваться в плен.
— И многие их носят? — спрашиваю немца, показывая на листовку.
— Не знаю. О листовке даже близкому другу не говорил.
— Почему вы поступили не так, как большинство ваших солдат?
— Мой отец работал в вашей стране и говорил: ее победить невозможно. Я верю отцу, а не Геббельсу.
По показаниям пленных составляем донесение в штаб армии. Борис оформляет протоколы допроса и пересматривает трофейные документы, гвардии старший лейтенант Кузнецов готовит сводку, а гвардии рядовой Ильин следит за эфиром. В избе устанавливается относительная тишина, которую нарушает топот в сенях. Вдруг дверь резко открывается, и к нам вваливается Манохин, а за ним — не верю глазам своим! — Васильев и Дудник.
— Доставили пленного. Штаб нашей дивизии не нашли, а «язык», поди-ка, командованию нужен, вот мы сюда и привели, — докладывает Васильев.
— Куда девался штаб вашей дивизии? — спрашиваю его.
— В полку сказали, что удар противника как раз по нему пришелся.
— Об этом потом поговорим, а теперь давайте пленного.
Вводят гитлеровца в аккуратно подогнанном и без окопной грязи обмундировании.
«Язык» сообщает, что за последнюю неделю изо дня в день офицеры говорили солдатам о величайших успехах танковых дивизий, а 30 ноября объявили, что эсэсовские войска уже в Москве, что обороны красных больше не существует, а есть только отдельные очаги сопротивления в районах Наро-Фоминска и Кубинки. После того как эти очаги будут обойдены пехотными дивизиями, моторизованная дивизия должна безостановочно следовать в Москву.
— Откуда вам, солдату, известно, что должны делать дивизии? — спрашиваю необычно широко осведомленного пленного.
— Я был писарем в оперативном отделе штаба корпуса и готовил схемы. Попросился у начальника в полк, чтобы получить награду от фюрера. Я наследник большого дела, в котором имеет интерес и начальник. Он одобрил мое решение и просьбу удовлетворил.
Становится понятно, почему солдат выглядит щеголем. Перед нами живой капиталист, для которого война — карьера, нажива, бизнес. Только он оказался чересчур доверчив к геббельсовской пропаганде и напрасно покинул теплое местечко в штабе.
Узнаем, что корпус имеет одноэшелонное построение и без резерва. Все брошено в бой. Значит, враг не сможет быстро перестроить свои ряды и назавтра будет действовать в прежней группировке. Связываюсь по телефону с капитаном Потаповым, докладываю, что мне удалось узнать от штабного писаря.
— Говорит, что в корпусе резервов нет, все полки задействованы? — переспрашивает Потапов. — Смотри, Соболев, сейчас иду докладывать «хозяину», — так капитан Потапов кодирует командарма.
— Что это за карусель получается, товарищ капитан? — улучив подходящий момент, спрашивает Васильев. — Ведь не может быть, чтобы фашисты в Москву вошли!
Других успокаиваю, а сам волнуюсь. Знаю, что 33-я армия без резервов, ее части в большом некомплекте, артиллерии, можно сказать, нет: в одной из дивизий всего семь орудий. Да и от них толку мало — по десятку снарядов на каждое. При таких возможностях не поставишь огневые завесы, не создашь заградительный огонь перед атакующим противником. Мы можем рассчитывать лишь на фронтовые резервы.
Вернувшись в штаб, узнаю подробности событий в полосе армии за 1 и 2 декабря.
1 декабря на Наро-Фоминском направлении противник развернул пять дивизий, по одному полку 7-й и 15-й пехотных дивизий и перешел в наступление. Совместным ударом двух дивизий ему удалось прорвать оборону 222-й стрелковой дивизии и к 11 часам 30 минутам захватить Мякшево, Любаново и Новую, а к 13 часам его танки и пехота были уже в Головеньках. Отсюда 507-й пехотный полк 292-й пехотной дивизии противника повернул на север, к Кубинке, а 478-й пехотный полк 258-й пехотной дивизии повел наступление вдоль полигона и к исходу дня вышел на высоту «210,8», что северо-западнее Рассудова, углубившись в нашу оборону на 14 километров.
Наши 110-я и 113-я стрелковые дивизии под натиском превосходящих сил противника оставили первую позицию, но прорыва своей обороны не допустили.
2 декабря бои продолжались с неослабевающим напряжением. 478-й пехотный полк противника к вечеру ворвался в деревни Юшково и Бурцево. Его попытки захватить Петровское были отражены командой запасного полка армии и пограничниками, а также танками 20-й танковой бригады 5-й армии, выдвинувшимися из Голицына на опушку леса севернее Юшкова.
110-я дивизия, ведя кровопролитный бой, отошла еще на 2 километра и закрепилась на рубеже Шело-мово — опушка леса восточнее Могутова. Отошла и 113-я дивизия.
За двое суток боев севернее Наро-Фоминска противнику удалось вклиниться в нашу оборону на 25 километров. Гитлеровцы оказались в 35 километрах от окраины Москвы. Это было весьма тревожное время. Нельзя было допустить, чтобы враг закрепился на новых рубежах. Командарм бросил в бой все, что мог: подразделения запасного полка, курсы младших лейтенантов, армейские саперные части. Однако этих сил хватило лишь для того, чтобы остановить врага в направлении Апрелевки и южнее Наро-Фоминска, где 110-я и 113-я стрелковые дивизии хоть и не допустили прорыва своей обороны, но отошли на 5 — 7 километров.
Вечером 2 декабря командарм М.Г. Ефремов получил приказ от командующего фронтом генерала Г.К. Жукова утром 3 декабря нанести удар по противнику, прорвавшемуся в Юшково. Из фронтовых резервов армии для этого выделялись 18-я стрелковая бригада, два лыжных и два танковых батальона, артиллерийский противотанковый полк, которые должны были сосредоточиться в районе станций Кокошкинская и Апрелевка.
С присущей ему энергией генерал Ефремов приступил к организации боя. Он лично возглавил оперативную группу, выехавшую в деревню Алабино, через разведчиков установил наблюдение за действиями противника, офицеры-операторы встречали прибывающие части.
18-я стрелковая бригада во взаимодействии с 20-й танковой бригадой 5-й армии должна была нанести удар в направлении один километр юго-западнее Юшкова, далее наступать на Головеньку. Танковой группе (136-й и 140-й танковые батальоны) с 23-м и 24-м лыжными батальонами приказывалось нанести удар из леса восточнее Бурцева и Петровского с охватом противника в Юшкове с юго-востока. Группе танков 5-й танковой бригады с отрядом 183-го запасного полка требовалось нанести фланговый удар из района деревни Рассудово и прервать сообщение противника, вышедшего в Юшково, с районом Головеньки.
Однако 136-й и 140-й танковые, 23-й и 24-й лыжные батальоны лишь в 12 часов 3 декабря начали прибывать, а 18-я стрелковая бригада изготовилась к бою только в ночь на 4 декабря. В связи с этим генерал Ефремов время атаки перенес на 4 часа утра 4 декабря.
Утром дивизион «катюш» ударил по скоплению противника в северной части Юшкова. После этого начали наступление 18-я стрелковая бригада, а также танковая группа под командованием полковника М.П. Сафира. Гитлеровцы стали поспешно отходить, минируя за собой дороги и взрывая мосты. Они бросали все, что обременяло их, в том числе и тяжелое оружие.
Отступающий 478-й пехотный полк противника севернее Рассудова был атакован танками 5-й танковой бригады, которой командовал подполковник М.Г. Сахно. Противник быстро откатился за реку Нару, на старые позиции.
Утром 4 декабря 113-я стрелковая дивизия совместно с танковым батальоном 43-й армии разгромила противника в Мачихине, после чего гитлеровцы начали повсеместный отход на западный берег Нары и южнее города.
5 декабря вражеский прорыв в полосе 33-й армии был полностью ликвидирован. С 1 по 5 декабря здесь фашисты потеряли около 10 тысяч человек убитыми и ранеными, свыше 100 пленными, около 50 танков и штурмовых орудий и много другой боевой техники.
Это была одна из последних попыток врага прорваться к Москве.
Севернее и южнее столицы войска Западного фронта 5 — 6 декабря 1941 года перешли в контрнаступление и смяли ударные группировки противника. Началось изгнание захватчиков из Подмосковья. За четверо суток фронт освободил свыше 400 населенных пунктов Подмосковья. Было захвачено или уничтожено 657 танков, 397 орудий, 220 минометов, около 5 тысяч автомашин. За эти дни враг потерял на поле боя свыше 30 тысяч человек убитыми.
*
Готовится к наступлению и 33-я армия.
В связи с этим у нас, разведчиков, дел становится столько, как никогда прежде. С командирских, артиллерийских и инженерных наблюдательных пунктов засекаем огневые точки, орудия прямой наводки, артиллерийские и минометные батареи, а также инженерные заграждения.
Командующий армией приказывает в ночь на 14 декабря лично командирам дивизий провести разведку боем, введя в дело по усиленному стрелковому. батальону. Устанавливаем, что враг в полосе армий создал мощные узлы сопротивления, а промежутки между ними прикрыл колючей проволокой, минами и подготовил артиллерийско-минометные заградительные огни.
«Языки» из 15-й пехотной дивизии, взятые против левого фланга, показывают, что их дивизия выдвинулась в первую линию три дня назад, недавно получила пополнение. В батальонах этой дивизии зачитан приказ Гитлера, что за самовольный отход с рубежа реки Нары будет расстрел без суда, на месте.
Следующей ночью группа Васильева доставляет «языка» из 292-й дивизии, взятого против правого фланга армии. Пленный говорит, что дивизия получила пополнение около 1400 человек.
Все говорит за то, что враг намерен упорно удерживать рубеж по Наре и для 33-й армии, не имеющей над противником превосходства в силах, предстоит кровопролитный бой.
В соответствии с директивой командующего фронтом генерал Ефремов отдал приказ о переходе в наступление утром 18 декабря. Было решено удар нанести силами 1-й гвардейской мотострелковой, 110-й, 113-й, 201-й Латышской, 338-й стрелковых дивизий с рубежа реки Нары южнее Наро-Фоминска в направлении Боровска. На фронте от Нарских прудов до кирпичного завода южнее города силы противника сковывать 222-й стрелковой дивизией.
После часовой артподготовки в 9 часов 30 минут 18 декабря ударная группировка армии перешла в атаку. Результат был незначительный, части понесли потери, и лишь 1-й мотострелковой гвардейской и 338-й дивизиям удалось сбить боевое охранение противника.
Немецко-фашистские войска превосходили нас в количестве танков, артиллерии, минометов и пулеметов. К тому же мы испытывали острый недостаток боевых припасов, особенно артиллерийских и минометных.
В книге «Воспоминания и размышления» Маршал Советского Союза Г.К. Жуков по этому вопросу пишет: «Вероятно, трудно будет поверить, но нам приходилось устанавливать норму расхода боеприпасов — 1 — 2 выстрела на орудие в сутки. И это, заметьте, в период наступления! В донесении фронта на имя Верховного главнокомандующего от 14 февраля 1942 года говорилось:
«Как показал опыт боев, недостаток снарядов не дает возможности проводить артиллерийское наступление. В результате система огня противника не уничтожается, и наши части, атакуя малоподавленную оборону противника, несут очень большие потери, не добившись надлежащего успеха».
Воины 33-й армии проявляли исключительное мужество, настойчивость в бою, готовность к самопожертвованию, сознавая, что этим они вносят свой вклад в дело разгрома захватчиков. Их воодушевляли замечательные успехи на других участках фронта. Героизм в армии был подлинно массовым, и это являлось результатом огромной разъяснительной работы коммунистов, их личного боевого примера.
Несмотря на мороз и пургу, 19 декабря наступление возобновилось, 175-й мотополк гвардейской дивизии вышел к разъезду 75-й километр, но был контратакован пехотой и танками из города и начал отходить. На помощь ему пришел 122-й стрелковый полк 201-й Латышской дивизии.
На месте, где пролита кровь воинов гвардейской и Латышской дивизий, ныне стоит памятник, а разъезд 75-й километр называется Платформа Латышская.
110-я дивизия в этот день вела бои по освобождению Елагина. 1291-й стрелковый полк, которым командовал майор Присяжнюк, вклинился по оврагу в лес, но там был отрезан от основных сил дивизии. Ночью 110-я дивизия была отведена в резерв, а ее полосу заняла 201-я Латышская дивизия.
113-я дивизия освободила Чичково. Первый батальон 1292-го и второй батальон 1288-го стрелковых полков западнее Чичкова были контратакованы противником и перешли к обороне в районе развилки дорог, идущих на Деденево и Павловку. Потеряв до 40 человек убитыми, враг атаки прекратил. Другая группа гитлеровцев заняла Чичково и, таким образом, отрезала батальоны от главных сил дивизии. Руководство батальонами взял на себя помощник начальника штаба 1288-го стрелкового полка майор Карпов.
21 декабря армия повторила наступление по всему фронту. 457-й стрелковый полк, которым командовал подполковник С.Т. Койда, вклинился в оборону противника севернее и южнее города.
В последующие четыре дня армия вела сковывающие бои и готовилась к новому удару. 201-я Латышская дивизия, ослабленная боями, в ночь на 26 декабря была выведена в резерв.
С утра 26 декабря 457-й стрелковый полк 222-й стрелковой дивизии начал штурм опорных пунктов в западной части города. Нашим воинам несколько раз удавалось вклиниваться в оборону противника, и враг переходил в контратаку и восстанавливал свое положение. Только под вечер, когда Васильев и его разведчики подорвали в городе два «кочующих» танка, враг начал отходить. Лейтенант Матвеев, командир взвода управления батареи артиллерийского полка, водрузил красное знамя над зданием городского Совета. В 23 часа 30 минут захватчики были из города изгнаны полностью.
Бой переместился в леса западнее Наро-Фоминска.
Против левофланговых дивизий оборона противника не выдерживает, и гитлеровцы отходят к Боровску.
Над Боровском поднимаются столбы дыма, вокруг гремят орудийные выстрелы, слышатся взрывы, раздается трескотня автоматического оружия. Пленные показывают, что в Боровске ведут бой остатки двух пехотных дивизий и боевая группа полкового состава, совершенно свежая, прибывшая всего лишь два дня назад.
Гарнизон Боровска обложили наши соединения в неполном составе, и основная их слабость была в том, что они не имели танков, а у противника их было 16. Пленные же говорят, что танков у них больше. Так сколько же танков и где они?
В город направляем пешую разведывательную партию во главе со старшиной Александровым. Живя до войны среди немцев Поволжья, он отлично овладел немецким языком. Переодевшись в форму гитлеровцев, разведчики спокойно шагают по улицам города, выдавая себя за патруль. Они окликают одиночных встречных, требуют у них документы.
Разведчики отмечают, что на улицах десятки автомашин, артиллерийских тягачей с орудиями на прицепах, но при технике нет людей. Местный старичок, разысканный в подвале разбитого дома, сообщает, что все артиллеристы и шоферы действуют как пехота, а тягачи и машины — без горючего.
Старшина Александров возвращается с пленным, который показал, что гарнизон из Боровска будет пробиваться в сторону Малоярославца. И верно, в тот же день фашисты из города бросились на юг, но были опять загнаны в Боровск. Вторая попытка вырваться из города в западном направлении была тоже неудачной. Наши части завязали бои непосредственно в городе и к утру 4 января выбили противника в северном направлении.
Ближайшую задачу — сковать противника на Наро-Фоминском направлении и разгромить его боровскую группировку — армия выполнила.
Из района Боровска генерал Ефремов главные силы армии повернул в направлении Вереи.
***
Итак, армейская судьба распорядилась таким образом, что я стал войсковым разведчиком. В предвоенные годы, во время службы в войсках и в период учебы в академии имени М.В. Фрунзе, с вопросами войсковой разведки я был знаком в общем плане. В академических разработках по тактике, на штабных занятиях и полевых учениях в войсках, больше уделялось внимания наблюдению, подслушиванию, действиям в дозорах на марше. И мало отрабатывались организация разведки в оборонительном бою и такой активный способ разведывания, как захват «языка», хотя в боевых уставах и указывалось на необходимость проведения поисков с целью захвата пленных.
В одной из лекций развивался тезис о том, что в армиях противника будут те же рабочие и крестьяне и что, побуждаемые классовым самосознанием, они будут переходить к нам, и поэтому, мол, нечего тратить силы и время на обучение по захвату «языков». У некоторых довоенных командиров и начальников штабов существовало мнение, что хорошо подготовленный красноармеец сможет отлично вести разведку.
Война отбросила имевшиеся иллюзии, заставила укрепить организационные и тактические основы войсковой разведки, серьезно заняться отбором и подготовкой войсковых разведчиков.
В вышедшем в 1943 году проекте Наставления по войсковой разведке в действующей армии подчеркивалось, что служба в разведке — почетная, ответственная, но и самая трудная. Специалистом-разведчиком может быть не всякий офицер и боец. Разведчик должен сочетать беспредельную преданность Родине, с сильным характером и волей, с храбростью и настойчивостью, быть честным и правдивым, сообразительным, грамотным, физически развитым, иметь хорошие слух и зрение. Разведчику надо мастерски владеть своим и вражеским оружием, отлично стрелять, в совершенстве выполнять приемы и использовать уловки при действиях в разведке, особенно при захвате «языка», прекрасно ориентироваться на любой местности в любое время суток, знать организацию и тактику противника.
Для меня эталоном разведчика служили Федор Васильев, Вячеслав Манохин и Дмитрий Дудник.
Не вдруг-то удалось наладить подготовку разведчиков. Возложили было ее на дивизии, а там чуть осложнится обстановка — и учебное подразделение оказывалось втянутым в бой. Да и к их комплектованию штабы соединений подходили без учета особенностей службы разведчиков. Командарм Ефремов обязал готовить разведчиков в запасном полку армии. Произвели несколько выпусков, и все же часто ощущалась нехватка подготовленных младших и средних командиров.
Вступая в прямую схватку с врагом в его расположении, разведчики даже при тщательной подготовке разведывательной операции не гарантированы от неудач и потерь. И они были.
В период наступательных боев в декабре — феврале, выполняя разведывательные задания, смертью героев пали гвардии лейтенант Вячеслав Манохин, политрук Федор Васильев, старшина Дмитрий Дудник и десятки других опытных разведчиков.
Командирам разведывательных отделений штабов много приходилось и заниматься организацией разведки, и постоянно обобщать опыт, учиться самим и учить разведывательные подразделения.
Излюбленным выражением у разведчиков было: «Брать «языка» — дело тонкое, ювелирное». И верно, действовать грубо, по шаблону, без выдумки им нельзя. Повторишь сегодня то, что делали вчера, и угодишь в засаду. Каждый раз надо вносить что-то новое, для врага неожиданное.
Серьезные задачи ставил перед разведчиками армии командарм Ефремов и строго следил за их выполнением. Вместе с этим он постоянно проявлял заботу о них, много помогал, доверял и ценил добытые разведчиками сведения. Я всегда помню его наставление о правдивости и точности докладов и разведывательных сводок.
«Во всех дивизиях одновременно быть я не могу, видеть сражение в полосе армии мне тоже не под силу — рассуждал он. — Доклады командиров и донесения штабов, ведущих бой, порой бывают субъективны. А мне, командарму, требуется оценка боя на том или ином участке без прикрас, без преувеличений, без стремления угодить мне. Правда не всегда приятна для слуха и честолюбия, но она необходима для руководства боем. Вашими глазами я должен видеть бой так же объективно, как и своими».
Весной 1942 года 33-я армия пережила великую трагедию. Три ее дивизии во главе с генералом М.Г. Ефремовым с 2 февраля по 13 апреля вели бои в окружении юго-восточнее Вязьмы. В условиях весенней ростепели и половодья, холодные, голодные, испытывая острый недостаток боевых припасов, воины 113-й, 160-й и 338-й стрелковых дивизий самоотверженно сражались с наседавшим врагом.
Будучи смертельно раненным и не желая оказаться в плену, 19 апреля 1942 года Михаил Григорьевич Ефремов покончил с собой, до конца оставшись верным военной присяге.
В мае 1942 года в командование армией вступил генерал армии К.А. Мерецков, а начальником штаба стал генерал-майор А.П. Покровский. Недолго они у нас в армии были, однако очень многое сделали по упорядочению ее обороны, по сохранению личного состава, по улучшению состояния войсковой разведки.
Для меня оказался поучительным стиль работы нового командующего армией. Из семи дней недели два дня он находился в штабе, принимал доклады, подписывал документы, решал административные вопросы. А пять дней генерал проводил в войсках, придирчиво осматривал окопы, траншеи, ходы сообщения, проверял и определял, разумно ли проходит передний край, и немедленно устранял обнаруженные недостатки и несуразности без оглядки «наверх».
Зимой во время наступления одна стрелковая рота вклинилась между высотами, занятыми фашистами, залегла под их фланговым огнем и окопалась. Невыгодность такого положения была очевидной: рота постоянно несла потери, особенно когда растаяли снежные окопы, а в землю еще невозможно было зарыться. В дивизии и армии никто не взял на себя ответственность, чтобы вызволить роту из беды, ссылаясь на приказ «Ни шагу назад!».
Узнав о таком положении, генерал К.А. Мерецков возмутился и тотчас приказал вывести роту из огневого мешка.
Пополненные 113-я, 160-я и 338-я стрелковые дивизии в июне занимают места в оперативном построении армии, которая оборонялась в 80 километрах западнее Малоярославца, имея передний край по реке Истре от ее истока до устья и далее по реке Воре, включая Ивановское.
Как известно, летом 1942 года гитлеровцы развернули наступление на юге в направлении Сталинграда и Северного Кавказа, а на Московском направлении перешли к глухой обороне. Нам, разведчикам, пришлось немало потрудиться, чтобы вскрыть группировку противника в условиях хорошо подготовленной полосы обороны, прикрытой минами, колючей проволокой, системой огня.
Мужественно действовали в этот период командир разведывательной роты Федор Сергеев, сменивший погибшего Васильева, сержант Виктор Хабаров, рядовой Степан Устименко, с которым мне суждено будет встретиться в 1943 году.
Летом 1942 года у меня произошли изменения по службе: в конце мая я был назначен заместителем начальника разведывательного отдела штаба 33-й армии, а в сентябре стал начальником штаба 17-й краснознаменной стрелковой дивизии. Но штаб фронта вернул меня в разведку и назначил начальником разведывательного отдела штаба 29-й армии.